Дети и их воспитание в русской деревне

Сейчас, в эпоху всеобщей компьютеризации и развития электроники, а также производимого в огромных размерах игрушечного китайского хлама, многие родители задумываются — какие бы купить ребёнку «развивающие» игрушки, какую бы установить обучающую программу на компьютер, чтобы их ребёнок был счастлив, быстрее и лучше развивался. Но может ли современная цивилизация, выплавленная из пластмассы, удовлетворить в полной мере детскую сущность, заложенную природой совсем по другим законам?

Восторг от изучения окружающих предметов, событий и природных явлений, который остаётся с человеком на всю жизнь зачастую является тем духовным стержнем, дающим опору в будущем. А в чём действительно заключается радость для малыша, познающего новый для него мир? Из чего будет сложено основание формирующейся личности, какие цвета, запахи и звуки будут вызывать душевный трепет в воспоминаниях детства, и найдётся ли в них место для любви к Родине, природе, своей земле и своему народу? Всё это важно и опыт прошлых поколений нам отчасти может помочь.
Отрывок из книги Василия Белова «Лад»

МЛАДЕНЧЕСТВО

Женщина не то чтобы стеснялась беременности. Но она становилась сдержанней, многое, очень многое уходило для нее в эту пору куда-то в сторону. Не стоило без нужды лезть людям на глаза. Считалось, что чем меньше о ней люди знали, тем меньше и пересудов, а чем меньше пересудов, тем лучше для матери и ребенка. Ведь слово или взгляд недоброго человека могут ранить душу, отсюда и выражение «сглазить», и вера в порчу. Тем не менее женщины чуть ли не до последнего дня ходили в поле, обряжали скотину (еще неизвестно, что полезнее при беременности: сидеть два месяца дома или работать в поле). Близкие оберегали женщину от тяжелых работ. И все же дети нередко рождались прямо в поле, под суслоном, на ниве, в сенокосном сарае.

Чаще всего роженица, чувствуя приближение родов, пряталась поукромней, скрывалась в другую избу, за печь или на печь, в баню, а иногда и в хлев и посылала за повитухой. Мужчины и дети не должны были присутствовать при родах* (* С точки зрения северной крестьянки, мужчина-акушер — нелепость, противоречие здравому смыслу, как женщина-коновал, например).

Ребенка принимала бабушка: свекровь или мать роженицы. Она беспардонно шлепала младенца по крохотной красной попке, вызывая крик.

Кричит, значит, живой.

Пуп завязывали прочной холщовой ниткой.

Молитвы, приговорки, различные приметы сопровождали рождение младенца. Частенько, если баня к этому моменту почему-либо не истоплена, бабушка залезала в большую печь. Водою, согретой в самоваре, она мыла ребенка в жаркой печи, подостлав под себя ржаную солому. Затем ребенка плотно пеленали и лишь после всего этого подносили к материнской груди и укладывали в зыбку.

Скрип зыбки и очепа сопровождал колыбельные песни матери, бабушки, а иногда и деда. Уже через несколько недель иной ребенок начинал подпевать своей няньке. Засыпая после еды или рева, он в такт качанью и бабкиной песенке гудел себе в нос:

— Ао-ао-ао.

Молоко наливали в бараний рожок с надетым на него специально обработанным соском от коровьего вымени, пеленали длинной холщовой лентой. Пеленание успокаивало дитя, не давало ему возиться и «лягаться», не позволяло ребенку мешать самому себе.

Легкая зыбка, сплетенная из сосновых дранок, подвешивалась на черемуховых дужках к очепу. Очеп — это гибкая жердь, прикрепленная к потолочной матице. На хорошем очепе зыбка колебалась довольно сильно, она плавно выметывалась на сажень от пола. Может быть, такое качание от самого дня рождения с последующим качанием на качелях вырабатывало особую закалку: моряки, выходцы из крестьян, весьма редко подвержены были морской болезни. Зыбка служила человеку самой первой, самой маленькой ограничительной сферой, вскоре сфера эта расширялась до величины избы, и вдруг однажды мир открывался младенцу во всей своей широте и величии. Деревенская улица уходила далеко в зеленое летнее или белое зимнее поле. Небо, дома, деревья, люди, животные, снега и травы, вода и солнце и сами по себе никогда не были одинаковыми, а их разнообразные сочетания сменялись ежечасно, иногда и ежеминутно.

А сколько захватывающей, великой и разнообразной радости в одном, самом необходимом существе — в родной матери! Как богатеет окружающий мир с ее краткими появлениями, как бесконечно прекрасно, спокойно и счастливо чувствует себя крохотное существо в такие минуты!

Отец редко берет ребенка на руки, он почти всегда суров с виду и вызывает страх. Но тем памятнее его мимолетная ласковая улыбка. А что же такое бабушка, зыбку качающая, песни поющая, куделю прядущая, всюду сущая? Почти все чувства: страх, радость, неприязнь, стыд, нежность — возникают уже в младенчестве и обычно в общении с бабушкой, которая «водится», качает люльку, ухаживает за младенцем. Она же первая приучает к порядку, дает житейские навыки, знакомит с восторгом игры и с тем, что мир состоит не из одних только радостей.

Первая простейшая игра, например, ладушки либо игра с пальчиками. «Поплевав» младенцу в ладошку, старуха начинала мешать «кашу» жестким своим пальцем:

Сорока кашу варила,
Детей скликала.
Подте, детки, кашу ись.
Этому на ложке, —
старуха трясла мизинчик, —
Этому на поварешке, —
начинала «кормить» безымянный пальчик, —
Этому вершок.
Этому весь горшок!

Персональное обращение к каждому из пальчиков вызывало нарастание интереса и у дитя, и у самой рассказчицы. Когда речь доходила до последнего (большого) пальчика, старуха теребила его, приговаривала:

А ты, пальчик-мальчик,
В гумешко не ходишь,
Горошку не молотишь.
Тебе нет ничего!

Все это быстро, с нарастанием темпа, заканчивалось легкими тычками в детскую

Тут ключ (запястье),
Тут ключ (локоток),
Тут ключ … (предплечье) и т.д.
А тут све-е-е-жая ключевая водичка!

Бабушка щекотала у ребенка под мышкой, и внук или внучка заходились в счастливом, восторженном смехе. Другая игра-припевка тоже обладала своеобразным сюжетом, причем не лишенным взрослого лукавства.

Ладушки, ладушки,
Где были? — У бабушки.
Что пили-или? –
Кашку варили.
Кашка сладенька,
Бабушка добренька,
Дедушка недобр.
Поваренкой в лоб.

Конец прибаутки с легким шуточным щелчком в лоб вызывал почему-то (особенно после частого повторения) детское волнение, смех и восторг.

Таких игр-прибауток существовало десятки, и они инстинктивно усложнялись взрослыми. По мере того как ребенок развивался и рос, игры для мальчиков и для девочек все больше и больше разъединялись, разграничивались.

Припевки, убаюкивания, колыбельные и другие песенки, прибаутки, скороговорки старались оживить именем младенца, связать с достоинствами и недостатками формирующегося детского характера, а также с определенными условиями в доме, в семье и в природе.

Дети качались в зыбке, пока не вставали на свои ноги. Если же до этой поры появлялся новый ребенок, их клали «валетом». В таких случаях все усложнялось, особенно для няньки и матери … Бывало и так, что дядя рождался после племянника, претендуя на место в колыбели. Тогда до отделения молодой семьи в избе скрипели две одинаковые зыбки.

Кое-где на русском Северо-Западе в честь рождения ребенка, особенно первенца, отец или дед сажал дерево: липу, рябину, чаще березу. Если в палисаде у дома места уже не было, сажали у бани или где-нибудь в огороде. Эта береза росла вместе с тем, в честь кого была принесена из лесу и посажена на родимом подворье. Ее так и называли: Сашина (или Танина) береза. Отныне человек и дерево как бы опекали друг друга, храня тайну взаимности.

ДЕТСТВО

Писатели и философы называют детство самой счастливой порой в человеческой жизни. Увлекаясь таким утверждением, нельзя не подумать, что в жизни неминуема пора несчастливая, например старость.

Народное мировоззрение не позволяет говорить об этом с подобной определенностью. Было бы грубой ошибкой судить о народных взглядах на жизнь с точки зрения такого сознания, по которому и впрямь человек счастлив лишь в пору детства, то есть до тех пор, пока не знает о смерти. У русского крестьянина не существовало противопоставления одного жизненного периода другому. Жизнь для него была единое целое* (*Она и теперь поддается членению лишь теоретически, условно; любое суждение о ней будет всегда ограниченным по отношению к ней). Такое единство основано, как видно, не на статичности, а на постоянном неотвратимом обновлении.

Граница между детством и младенчеством неясна, неопределенна, как неясна она при смене, например, ночи и утра, весны и лета, ручья и речки. И все же, несмотря на эту неопределенность, они существуют отдельно: и ночь, и утро, и ручей, и речка.

По-видимому, лучше всего считать началом детства то время, когда человек начинает помнить самого себя. Но опять же когда это начинается? Запахи, звуки, игра света запоминаются с младенчества. (Есть люди, всерьез утверждающие, что они помнят, как родились.)

По крестьянским понятиям, ты уже не младенец, если отсажен от материнской груди. Но иные «младенцы» просили «тити» до пятилетнего возраста. Кормление прерывалось с перспективой появления другого ребенка. Может быть, отсаживание от материнской груди - это первое серьезное жизненное испытание. Разве не трагедия для маленького человечка, если он, полный ожидания и доверия к матери, прильнул однажды к соску, намазанному горчицей?

Завершением младенчества считалось и то время, когда ребенок выучивался ходить и когда у него появлялась первая верхняя одежда и обувь.

Способность игнорировать неприятное и ужасное (например, смерть), вероятно, главный признак детской поры. Но это не значит, что обиды детства забывались быстрее. И злое и доброе детская душа впитывает одинаково жадно, дурные и хорошие впечатления запоминались одинаково ярко на всю жизнь. Но зло и добро не менялись местами в крестьянском мировосприятии, подобно желтку и белку в яйце, они никогда не смешивались друг с другом. Атмосфера добра вокруг дитяти считалась обязательной** (* *А. С. Пушкин в письме другу своему П. В. Нащокину размышлял: «Говорят, что несчастие хорошая школа: может быть. Но счастие есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному…»). Она вовсе не означала изнеженности и потакания. Ровное, доброе отношение взрослого к ребенку не противоречило требовательности и строгости, которые возрастали постепенно. Как уже говорилось, степень ответственности перед окружающим миром, физические нагрузки в труде и в играх зависели от возраста, они возрастали медленно, незаметно, но неуклонно не только с каждым годом, но и с каждым, может быть, днем.

Прямолинейное и волевое насаждение хороших привычек вызывало в детском сердце горечь, отпор и сопротивление. Если мальчишку за руку волокут в поле, он подчинится. Но что толку от такого подчинения? В хорошей семье ничего не заставляют делать, ребенку самому хочется делать. Взрослые лишь мудро оберегают его от непосильного. Обычная детская жажда подражания действует в воспитании трудовых навыков неизмеримо благотворнее, чем принуждение. Личный пример жизненного поведения взрослого (деда, отца, брата) неотступно стоял перед детским внутренним оком, не поэтому ли в хороших семьях редко, чрезвычайно редко вырастали дурные люди? Семья еще в детстве прививала невосприимчивость ко всякого рода нравственным вывертам.

Мир детства расширялся стремительно и ежедневно. Человек покидал обжитую, знакомую до последнего сучка зыбку, и вся изба становилась его знакомым объемным миром. На печи, за печью, под печью, в кути, за шкафом, под столом и под лавками — все изучено и все узнано. Не пускают лишь в сундуки, в шкаф и к божнице. Летом предстоят новые открытия. Весь дом становится сферой знакомого, родного, привычного. Изба (летняя и зимняя), сенники, светлица, вышка (чердак), поветь, хлевы, подвал и всевозможные закутки. Затем и вся улица, и вся деревня. Поле и лес, река и мельница, куда ездил с дедом молоть муку … Первая ночь за пределами дома, наконец, первый поход в гости, в другую деревню — все, все это впервые.

В детстве, как и в прочие периоды жизни, ни одна весна или осень не были похожи на предыдущие. Ведь для каждого года детской жизни предназначено что-то новое. Если в прошлом году разрешалось булькаться только на мелком местечке, то нынче можно уже купаться и учиться плавать где поглубже. Тысячи подобных изменений, новшеств, усложняющихся навыков, игр, обычаев испытывал на себе в пору детства каждый, запоминал их и, конечно же, знакомил с ними потом своих детей.

Детские воспоминания всегда определенны и образны, но каждому из людей запоминалось что-то больше, что-то меньше. Если взять весну, то, наверно, почти всем запоминались ощущения, связанные с такими занятиями.

Выставление внутренних рам — в избе сразу становилось светлее и свежее, улица как бы заглядывала прямо в дом.
Установка скворешни вместе с отцом, дедом или старшим братом.
Пропускание воды (устройство запруды, канавы, игрушечной мельницы).
Спускание лодки на воду.
Смазка сапог дегтем и просушка их на солнышке.
Собирание муравьев и гонка муравьиного спирта.
Подрубка берез (сбор и питье березового сока).
Поиск первых грибов-подснежников.
Ходьба за щавелем.
Первые игры на улице.
Первое ужение и т.д. и т.п.

Летом на детей обрушивалось так много всего, что иные терялись, от восторга не знали, куда ринуться, и не успевали испытать все, что положено испытать летом. Игры чередовались с посильным трудом или сливались с ним, полезное с приятным срасталось незаметно и прочно.


Элемент игры в трудовом акте, впервые испытанный в детстве, во многих видах обязательного труда сохранялся если не на всю жизнь, то очень надолго. Все эти шалаши на покосе, лесные избушки, ловля рыбы, костры с печением картошки, рыжиков, маслят, окуней, езда на конях — все это переходило в последующие возрасты с изрядной долей игры, детского развлечения.

Некая неуловимая грань при переходе одного состояния в иное, порой противоположное, больше всего и волнует в детстве. Дети — самые тонкие ценители таких неуловимо-реальных состояний. Но и взрослым известно, что самая вкусная картошка чуть-чуть похрустывающая, на грани сырого и испеченного. Холодная похлебка на квасу вдруг приобретает особую прелесть, когда в нее накрошат чего-то горячего. Ребенок испытывает странное удовольствие, опуская снег в кипящую воду. Полотенце, принесенное с мороза в теплую избу, пахнет как-то особенно, банная чернота и ослепительная заря в окошке создают необычное настроение. Доли секунды перед прыжком через препятствие, момент, когда качели еще двигаются вверх, но вот-вот начнется обратное движение, миг перед охотничьим выстрелом, перед падением в воду или в солому — все это рождает непонятный восторг счастья и жизненной полноты. А треск и прогибание молодого осеннего льда под коньками, когда все проезжают раз за разом и никто не проваливается в холодную глубину омута! А предчувствие того, что недвижимый поплавок сейчас, вот как раз сейчас исчезнет с водной поверхности! Это мгновение, пожалуй, самое чудесное в уженье рыбы. А разве не самая чудесная, не самая волнующая любовь на грани детства и юности, в эту краткую и тоже неуловимую пору?

Осенью во время уборки особенно приятно играть в прятки между суслонами и среди стогов, подкатываться на лошадях, делать норы в больших соломенных скирдах, топить овинную теплинку, лазить на черемуху, грызть репу, жевать горох … А первый лед на реке, как и первый снег, открывает сотни новых впечатлений и детских возможностей.

Зима воспитывает человека ничуть не хуже лета. Резкая красочная разница между снегом и летней травой, между домом и улицей, контрастное многообразие впечатлений особенно ощутимы в детстве. Как приятно, намерзшись на речке или навалявшись в снегу, забраться на печь к дедушке и, не дослушав его сказку, уснуть! И зареветь, если прослушал что-то интересное. И радостно успокоиться после отцовской или материнской ласки.

Температурный контраст, посильный для детского тела, повторяющийся и возрастающий, всегда был основой физической закалки, ничего не стоило для пятилетнего малыша на минуту выскочить из жаркой бани на снег. Но от контрастов психологических детей в хороших семьях старались оберегать. Нежная заботливость необязательно проявлялась открыто, но она проявлялась везде. Вот некоторые примеры.

Когда бьют печь, кто-нибудь да слепит для ребенка птичку из глины, если режут барана или бычка, то непременно разомнут и надуют пузырь, опуская в него несколько горошин (засохший пузырь превращался в детский бубен). Если отец плотничает, то обязательно наколет детских чурбачков. Когда варят студень, то мальчишкам отдают козонки (бабки), а девочкам лодыжки, охотник каждый раз отдает ребенку пушистый белый заячий хвост, который подвязывают на ниточку. Когда варят пиво, то дети гурьбой ходят глодать камушки. В конце лета для детей отводят специальную гороховую полосу. Возвращаясь из леса, каждый старается принести ребятишкам гостинец от лисы, зайца или медведя. Подкатить ребенка на санях либо на телеге считалось необязательным, но желательным. Для детей специально плели маленькие корзинки, лукошки, делали маленькие грабельки, коски и т.д.

В еде, помимо общих кушаний, существовали детские лакомства, распределяемые по возрасту и по заслугам. К числу таких домашних, а не покупных лакомств можно отнести яблоки, кости (во время варки студня), ягодницу (давленая черника или земляника в молоке), пенку с топленого (жареного, как говорили) молока. Когда варят у огня овсяный кисель, то поджаристую вкусную пену наворачивают на мутовку и эту мутовку поочередно дают детям. Печеная картошка, лук, репа, морковь, ягоды, березовый сок, горох-все это было доступно детям, как говорилось, по закону. Но по закону не всегда было интересно. Поэтому среди классических детских шалостей воровство овощей и яблок стояло на первом месте. Другим, но более тяжким грехом было разорение птичьих гнезд -этим занимались редкие и отпетые. Запретным считалось глядеть, как едят или чаевничают в чужом доме (таких детей называли вислятью, вислятками). Впрочем, дать гостинца со своего стола чужому ребенку считалось вполне нормальным.

Большое место занимали в детской душе домашние животные: конь, корова, теленок, собака, кошка, петух. Все, кроме петуха, имели разные клички, свой характер, свои хорошие, с точки зрения человека, или дурные свойства, в которых дети великолепно разбирались. Иногда взрослые закрепляли за ребенком отдельных животных, поручали их, так сказать, персональной опеке.

ОТРОЧЕСТВО

Чем же отличается детство от отрочества? Очень многим, хотя опять же между ними, как и между другими возрастами, нет четкого разделения: все изменения происходят плавно, особенности той и другой поры переплетаются и врастают друг в друга. Условно границей детства и отрочества можно назвать время, когда человек начинает проявлять осмысленный интерес к противоположному полу.

Однажды, истопив очередную баню, мать, бабушка или сестра собирают мальчишку мыться, а он вдруг начинает капризничать, упираться и выкидывать «фокусы».

— Ну ты теперь с отцом мыться пойдешь! — спокойно говорит бабка. И … все сразу становится на свои места. Сестре, а иногда и матери невдомек, в чем тут дело, почему брат или сын начал бурчать что-то под нос и толкаться локтями.

Общая нравственная атмосфера вовсе не требовала какого-то специального полового воспитания. Она щадила неокрепшее самолюбие подростка, поощряла стыдливость и целомудрие. Наблюдая жизнь домашних животных, человек уже в детстве понемногу познавал основы физиологии. Деревенским детям не надо было объяснять, как и почему появляется ребенок, что делают ночью жених и невеста и т.д. Об этом не говорилось вообще, потому что все это само собой разумелось, и говорить об этом не нужно, неприлично, не принято. Такая стыдливость из отрочества переходила в юность, нередко сохранялась и на всю жизнь. Она придавала романтическую устойчивость чувствам, а с помощью этого упорядочивала не только половые, но и общественные отношения.

В отрочестве приходит к человеку первое и чаще всего не последнее увлечение, первое чувство со всем его психологическим многоцветьем. До этого мальчик или девочка как бы «репетируют» свою первую настоящую влюбленность предыдущим увлечением взрослым «объектом» противоположного пола. И если над таким несерьезным увлечением подсмеиваются, вышучивают обоих, то первую подлинную любовь родственники как бы щадят и стараются не замечать, к тому же иной подросток не хуже взрослого умел хранить свою жгучую тайну. Тайна эта нередко раскрывалась лишь в юности, когда чувство узаконивалось общественным мнением.

Обстоятельства, связанные с первой любовью, объясняют все особенности поведения в этом возрасте. Если раньше, в детскую пору, человек был открытым, то теперь он стал замкнутым, откровенность с родными и близкими сменилась молчанием, а иногда и грубостью.

Улица так же незаметно преображается. В детские годы мальчики и девочки играли в общие игры, все вместе, в отрочестве они частенько играют отдельно и задирают друг друга.

Становление мальчишеского характера во многом зависело от подростковых игр. Отношения в этих играх были до предела определенны, взрослым они казались иногда просто жестокими. Если в семье еще и для подростка допускалось снисхождение, нежность, то в отношениях между сверстниками-мальчишками (особенно в играх) царил спартанский дух. Никаких скидок на возраст, на физические особенности не существовало. Нередко, испытывая свою физическую выносливость или будучи спровоцирован, подросток вступал в игру неподготовленным. Его «гоняли» без всякой жалости весь вечер и, если он не отыгрывался, переносили игру на следующий день. Трудно даже представить состояние неотыгравшегося мальчишки, но еще больше страдал бы он, если бы сверстники пожалели его, простили, оставили неотыгравшимся. (Речь идет только о спортивных, физических, а не об умственных играх.) Взрослые скрепя сердце старались не вмешиваться. Дело было совершенно принципиальное: необходимо выкрутиться, победить, и победить именно самому, без посторонней помощи.

Одна такая победа еще в отрочестве превращала мальчика в мужчину.

Игры девочек не имели подобной направленности, они отличались спокойными, лирическими взаимоотношениями играющих.

Жизнь подростка еще допускала свободные занятия играми. Но они уже вытеснялись более серьезными занятиями, не исключающими, впрочем, и элементов игры. Во-первых, подросток все больше и больше втягивался в трудовые процессы* (* «-Довольно, Ванюша! гулял ты не мало, пора за работу, родной! -но даже и труд обернется сначала к Ванюше нарядной своей стороной …» Н. А. Некрасов здесь во всем прав, кроме одного: резкого перехода от «гуляния» к труду не существовало, он был постепенным. Можно добавить еще, что труд считался благом, а не обузой), во-вторых, игры все больше заменялись развлечениями, свойственными уже юности.

Подростки обоего пола могли уже косить травы, боронить, теребить, возить и околачивать лен, рубить хвою, драть корье и т.д. Конечно же, все это под незримым руководством и тщательным наблюдением взрослых.

Соревнование, иначе трудовое, игровое и прочее соперничество, особенно характерно для отроческой поры. Подростка приходилось осаживать, ведь ему хочется научиться пахать раньше ровесника, чтобы все девки, большие и маленькие, увидели это. Хочется нарубить дров больше, чем у соседа, чтобы никто не назвал его маленьким или ленивым, хочется наловить рыбы для материнских пирогов, насобирать ягод, чтобы угостить младших, и т.д. Удивительное сочетание детских привилегий и взрослых обязанностей замечается в этот период жизни! Но как бы ни хороши были привилегии детства, их уже стыдились, а если и пользовались, то с оглядкой. Так, дома, в семье, среди своих младших братьев еще можно похныкать и поклянчить у матери кусочек полакомей. Но если в избе оказался сверстник из другого дома, вообще кто-то чужой, быть «маленьким» становилось стыдно. Следовательно, для отрочества уже существовал неписаный кодекс поведения.

Мальчик в этом возрасте должен был уметь (стремился, во всяком случае) сделать топорище, вязать верши, запрягать лошадь, рубить хвою, драть корье, пасти скот, удить рыбу. Он уже стеснялся плакать, прекрасно знал, что лежачего не бьют и двое на одного не нападают, что если побился об заклад, то слово надо держать, и т.д. Девочки годам к двенадцати много и хорошо пряли, учились плести, ткать, шить, помогали на покосе, умели замесить хлебы и пироги, хотя им этого и не доверяли, как мальчишкам не доверяли, например, точить топор, резать петуха или барана, ездить без взрослых на мельницу.

Подростки имели право приглашать в гости своих родственных или дружеских ровесников, сами, бывая в гостях, сидели за столом наравне со взрослыми, но пить им разрешалось только сусло.

На молодежных гуляньях они во всем подражали более старшим, «гуляющим» уже взаправду.

Для выхода лишней энергии и как бы для удовлетворения потребности в баловстве и удали существовала нарочитая пора года — святки. В эту пору общественное мнение не то чтобы поощряло, но было снисходительным к подростковым шалостям.

Набаловавшись за святочную неделю, изволь целый год жить степенно, по-человечески. А год — великое дело. Поэтому привыкать к святочным шалостям просто не успевали, приближалась иная пора жизни* (* Превосходный знаток русского быта, писатель Дм. Балашов говорит в письме, что «на Севере в непорушенных деревнях какие-то вещи, например воспитание детей, принципиально коллективны. Ребята бегают по деревне, и все взрослые останавливают их от шалостей, и все замечания однотипны. То, что положено в сорок лет, не положено молодежи. Подростки находятся под коллективным надзором — и постоянно»).

ЮНОСТЬ

Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и смирение не является. О сем вопрошая, говорит избранная Люкреция по правде: ежели которая девица потеряет стыд и честь, то что у ней остатца может?

Юности честное зерцало
«Старших-то слушались, — рассказывает Анфиса Ивановна, «Зерцало» никогда не читавшая, — бывало, не спросясь, в чужую деревню гулять не уйдешь. Скажешь: «Ведь охота сходить». Мать, а то бабушка и ответят: «Охотку-то с хлебом съешь!» Либо: «Всяк бы девушку знал, да не всяк видал!» А пойдешь куда на люди, так наказывают: «Рот-то на опашке поменьше держи». Не хохочи, значит».

Стыд — одна из главных нравственных категорий, если говорить о народном понимании нравственности. Понятие это стоит в одном ряду с честью и совестью, о которых у Александра Яшина сказано так:

В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
Отечество,
Верность,
Братство.
А есть еще:
Совесть,
Честь …

Существовала как природная стыдливость (не будем путать ее с застенчивостью), так и благоприобретенная. В любом возрасте, начиная с самого раннего, стыдливость украшала человеческую личность, помогала выстоять под напором соблазнов* (*В крестьянском обиходе не было, разумеется, таких терминов, как «сексуальная революция», «сексуальная свобода», синонимом которых служит короткое и точное слово: бесстыдство). Особенно нужна она была в пору физического созревания. Похоть спокойно обуздывалась обычным стыдом, оставляя в нравственной чистоте даже духовно неокрепшего юношу. И для этого народу не нужны были особые, напечатанные в типографии правила, подобные «Зерцалу».

Солидные внушения перемежаются в этой книге такими советами: «И сия есть немалая гнусность, когда кто часто сморкает, яко бы в трубу трубит …» «Непристойно на свадьбе в сапогах и острогах** (**При шпорах) быть и тако танцовать, для того, что тем одежду дерут у женского полу и великий звон причиняют острогами, к тому ж муж не так поспешен в сапогах, нежели без сапогов».

Ясно, что книга не крестьянского происхождения, поскольку крестьяне «острогов» не носили и на свадьбах плясали, а не танцевали. Еще больше изобличает происхождение «Зерцала» такой совет: «Младые отроки должны всегда между собою говорить иностранными языки, дабы тем навыкнуть могли, а особливо, когда им что тайное говорить случается, чтобы слуги и служанки дознаться не могли и чтобы можно их от других незнающих болванов распознать …»

Вот, оказывается, для чего нужны были иностранные языки высокородным пижонам, плодившимся под покровом петровских реформ*** (* ** Впрочем, пижонов Петр тоже не очень-то жаловал. «Дошло до нас, — писал он в одном из указов, — что сыны людей именитых в гишпанских штанах и камзолах по Невскому щеголяют предерзко. Господину губернатору Санкт-Питербурха указую: впредь оных щеголей вылавливать и бить кнутом по ж.., пока от гишпанских штанов зело препохабный вид не останется»). Владение «политесом» и иностранными языками окончательно отделило высшие классы от народа. (Это не значит, конечно, что судить о дворянской культуре надо лишь по фонвизинским Митрофанушкам.)

Отрочество перерастало в юность в течение нескольких лет. За это время крестьянский юноша окончательно развивался физически, постигал все виды традиционного полевого, лесного и домашнего труда. Лишь профессиональное мастерство (плотничанье, кузнечное дело, а у женщин «льняное» искусство) требовало последующего освоения. Иные осваивали это мастерство всю жизнь, да так и не могли до конца научиться. Но вредило ли им и всем окружающим такое стремление? Если парень не научится строить шатровые храмы, то избу-то рубить обязательно выучится. Если девица не научится ткать «в девятерник», то простой-то холст будет ткать обязательно и т.д.

Юность полна свежих сил и созидательной жажды, и, если в доме, в деревне, в стране все идет своим чередом, она прекрасна сама по себе, все в ней счастливо и гармонично. В таких условиях девушка или парень успевает и ходить на беседы, и трудиться. Но даже и в худших условиях хозяйственные обязанности и возрастные потребности редко противоречили друг другу. Наоборот, они взаимно дополнялись. К примеру, совместная работа парней и девиц никогда не была для молодежи в тягость. Даже невзгоды лесозаготовок, начавшихся с конца 20-х годов и продолжавшихся около тридцати лет, переживались сравнительно легко благодаря этому обстоятельству. Сенокос, хождение к осеку, весенний сев, извоз, многочисленные помочи давали молодежи прекрасную возможность знакомства и общения, что, в свою очередь, заметно влияло на качество и количество сделанного.

Кому хочется прослыть ленивым, или неряхой, или неучем? Ведь каждый в молодости мечтает о том, что его кто-то полюбит, думает о женитьбе, замужестве, стремится не опозориться перед родными и всеми другими людьми.

Труд и гуляние словно бы взаимно укрощались, одно не позволяло другому переходить в уродливые формы. Нельзя гулять всю ночь до утра, если надо встать еще до восхода и идти в поскотину за лошадью, но нельзя и пахать дотемна, поскольку вечером снова гуляние у церкви. Правда, бывало и так, что невыспавшиеся холостяки шли в лес и, нарочно не найдя лошадей, заваливались спать в пастуший шалаш. Но у таких паренина в этот день оставалась непаханой, а это грозило и более серьезными последствиями, чем та, о которой говорилось в девичьей частушке:

Задушевная, невесело
Гулять осмеянной.
У любого ягодиночки
Загон несеяной.

Небалованным невестам тоже приходилось рано вставать, особенно летом. «Утром меня маменька будит, а я сплю-ю тороплюсь»* (* Из книги превосходного знатока северного быта Б. В. Шергина «Запечатленная слава. Поморские были и сказания» (М., «Советский писатель», 1967)). Родители редко дудели в одну дуду. Если отец был строг, то мать обязательно оберегала дочь от слишком тяжелой работы. И наоборот. Если же оба родителя оказывались не в меру трудолюбивыми, то защита находилась в лице деда, к тому же и старшие братья всегда как-то незаметно оберегали сестер. Строгость в семье уравновешивалась добротой и юмором.

Большинство знакомств происходило еще в детстве и отрочестве, главным образом в гостях, ведь в гости ходили и к самым дальним родственникам. Как говорится, седьмая вода на девятом киселе, а все равно знают друг друга и ходят верст за пятнадцать-двадцать. Практически большая или маленькая родня имелась если не в каждой деревне, то в каждой волости. Если же в дальней деревне не было родни, многие заводили подруг или побратимов. Коллективные хождения гулять на праздники еще более расширяли возможности знакомств. Сходить на гуляние за 10-15 километров летом ничего не стоило, если позволяла погода. Возвращались в ту же ночь, гости же — через день-два, смотря по хозяйственным обстоятельствам.

В отношениях парней и девушек вовсе не существовало какого-то патриархального педантизма, мол, если гуляешь с кем-то, так и гуляй до женитьбы. Совсем нет. С самого отрочества знакомства и увлечения менялись, молодые люди как бы «притирались» друг к другу, искали себе пару по душе и по характеру. Это не исключало, конечно, и случаев первой и последней любви. Свидетельством духовной свободы, душевной раскованности в отношениях молодежи являются тысячи (если не миллионы) любовных песен и частушек, в которых женская сторона отнюдь не выглядит пассивной и зависимой. Измены, любови, отбои и перебои так и сыплются в этих часто импровизированных и всегда искренних частушках. Родители и старшие не были строги к поведению молодых людей, но лишь до свадьбы.

Молодожены лишались этой свободы, этой легкости новых знакомств навсегда и бесповоротно. Начиналась совершенно другая жизнь. Поэтому свадьбу можно назвать резкой и вполне определенной границей между юностью и возмужанием.

Но и до свадьбы свобода и легкость новых знакомств, увлечений, «любовей» отнюдь не означали сексуальной свободы и легкомысленности поведения. Можно ходить гулять, знакомиться, но Девичья честь прежде всего. Существовали вполне четкие границы дозволенного, и переступались они весьма редко. Обе стороны, и мужская и женская, старались соблюдать целомудрие.

Как легко впасть в грубейшую ошибку, если судить об общенародной нравственности и эстетике по отдельным примерам! Приведем всего лишь два: пьяный, вошедший в раж гуляка, отпустив тормоза, начинает петь в пляске скабрезные частушки, и зрители одобрительно и, что всего удивительнее, искренне ахают.

Зато потом никто не будет относиться к нему всерьез…

Новейшие чудеса вроде цирка и ярмарочных аттракционов с женщинами-невидимками каждый в отдельности воспринимают с наивным, почти детским одобряющим восторгом.

Но общее, так сказать, глобальное народное отношение к этому все-таки оказывалось почему-то определенно насмешливым.

А к некоторым вопросам нравственности общественное мнение было жестоким, неуступчивым, беспощадным. Худая девичья слава катилась очень далеко, ее не держали ни леса, ни болота. Грех, свершенный до свадьбы, был ничем не смываем. Зато после рождения внебрачного ребенка девице как бы прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка согрешившей на любые нападки отвечали примерно такой пословицей: «Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше».

Ошибочно мнение, что необходимость целомудрия распространялась лишь на женскую половину. Парень, до свадьбы имевший физическую близость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила подмоченная репутация, и его называли уже не парнем, а мужиком* (* В начале века понемногу распространяется иное, противоположное представление о мужском достоинстве).

Конечно, каждый из двоих, посягнувших на целомудрие, рассчитывал на сохранение тайны, особенно девушка. Тайны, однако ж, не получалось. Инициатива в грехе исходила обычно от парня, и сама по себе она зависела от его нравственного уровня, который, в свою очередь, зависел от нравственного уровня в его семье (деревне, волости, обществе). Но в безнравственной семье не учат жалеть других и держать данное кому-то слово. В душе такого ухаря обычно вскипала жажда похвастать, и тайны как не бывало. Дурная девичья слава действовала и на самого виновника, его обвиняли не меньше. Ко всему прочему чувства его к девице, если они и были, быстро исчезали, он перекидывался на другой «объект» и в конце концов женился кое-как, не по-хорошему. Девушка, будучи опозоренной, тоже с трудом находила себе жениха. Уж тут не до любви, попался бы какой-нибудь. Даже парень из хорошей семьи, но с клеймом греха, терял звание славутника** (**Славутник, славутница — люди, пользовавшиеся в молодости славой, доброй известностью по красоте и душевным свойствам), и гордые девицы брезговали такими. Подлинный драматизм любовных отношений испытывало большинство физически и нравственно здоровых людей, ведь и счастливая любовь не исключает этого драматизма.

Красота отношений между молодыми людьми питалась иной раз, казалось бы, такими взаимно исключающимися свойствами, уживающимися в одном человеке, как бойкость и целомудрие, озорство и стыдливость. Любить означало то же самое, что жалеть, любовь бывала «горячая» и «холодная». О брачных отношениях, их высокой поэтизации ярко свидетельствует такая народная песня:

Ты воспой, воспой,
Жавороночек.
Ты воспой весной
На проталинке.
Ты подай голос
Через темный лес,
Через темный лес,
Через бор сырой
В Москву каменку,
В крепость крепкую!
Тут сидел, сидел
Добрый молодец,
Он не год сидел
И не два года.
Он сидел, сидел
Ровно девять лет,
На десятый год
Стал письмо писать,
Стал письмо писать
К отцу с матерью.
Отец с матерью
Отказалися:
«Что у нас в роду
Воров не было».
Он еще писал
Молодой жене,
Молода жена
Порасплакалась…

Но женитьба и замужество — это не только духовно-нравственная, но и хозяйственно-экономическая необходимость. Юные годы проходили под знаком ожидания и подготовки к этому главному событию жизни. Оно стояло в одном ряду с рождением и смертью.

Слишком поздняя или слишком ранняя свадьба представлялась людям несчастьем. Большая разница в годах жениха и невесты также исключала полнокровность и красоту отношений. Неравные и повторные браки в крестьянской среде считались не только несчастливыми, но и невыгодными с хозяйственно-экономической точки зрения. Такие браки безжалостно высмеивались народной молвой. Красота и противоестественность исключали друг друга. Встречалось часто не возрастное, а имущественное неравенство. Но и оно не могло всерьез повлиять на нравственно-бытовой комплекс, который складывался веками.

Жалость (а по-нынешнему любовь) пересиливала все остальное.

Василий Белов
ЛАД. Очерки о народной эстетике

«Мама, а это курица? А ты ее готовишь? А ей уже не больно?.. Точно не больно? А мы ее убили?», - ох, вопросы трехлетнего сына иногда заводят на такие задворки сознания! Нет, сынок, курицу мы купили в магазине. Ей уже не больно. Кошмар какой-то!

Вспоминая себя в его возрасте и чуть старше, я понимаю, что дети проще и честнее относятся к жизни, да и к смерти – тоже. Сейчас я не задаю себе вопросов типа «откуда берется еда», - а он задает. И если сказать ему, что еда берется в магазине – это не будет правдой. И если сейчас я скажу ему так – то он всю жизнь будет именно так думать. Он вырастет потребителем, который вызовет «мужа на час» чтобы прибить гвоздь, отгонит машину в сервис, наймет бригаду таджиков, чтобы построить дом, а сам, своими руками не будет уметь… ничего!

Осенью мы втроем ездили в поселок детства моего мужа в Ивановской области, и жили там в частном доме, куда воду нужно было носить из колонки, а печь топить дровами. За те 1,5 недели, что мы провели в деревне, мой ребенок изменился до неузнаваемости. Куда-то делись все его капризы, он стал в три раза спокойнее и в два – прожорливее (в городе у нас вечная проблема аппетита, и даже долгие прогулки не могут ее решить). Истерики по поводу покупки новой игрушки заменились задумчивым созерцанием и настоящим участием в окружающей действительности. Дома я такое наблюдаю у него только в моменты, когда он помогает мне мыть посуду или пол.

Особенно сыну нравилось возить к роднику тачку с пустой канистрой для воды. Путь неблизкий, а тачка – с него ростом. Но помогать было нельзя. Никак. Это было очень серьезно, и все он должен был сделать сам. Только на обратном пути мог доверить драгоценную тачку папе. Бабушка топила печку и становилось понятно, откуда берется тепло в доме. В саду созрел небывалый урожай яблок – их нужно было собрать, и он чувствовал себя настоящим помощником, мужчиной, без которого я бы одна никак не справилась.

Ерунда, что дети растут от летнего солнца и витаминов. Они растут, когда мы им не мешаем и когда им есть, КУДА расти! В городе их окружают столь многочисленные «нельзя» и «надо так, и никак иначе», что они очень скоро заполняют все это пространство, и начинают бунтовать. Не отсюда ли – многочисленные кризисы – одного года, трех лет, семи лет?!

Мы носимся со своими детьми, думая, как развить их мелкую моторику и речевые способности, определяя их на многочисленные занятия по разным методикам – Монтессори, Радуга, Вальдорф… что будет модно следующем году? Однако, когда чадо тянется к песку и камешкам на дороге, или подбирает ветки и шишки в парке – мы кричим – «не трогай, нельзя, положи на место, они грязные». Когда тянется к собаке или кошке… Когда хочет пробежаться по луже, пусть даже в резиновых сапогах… ну и чего же нам ждать от них после этого?

Недавно мы с сыном были у детского аллерголога. Я ему говорю – направьте нас сдать кровь, не можем определить аллерген. А он мне – это «развод на бабки». Покупая продукты в магазине, вы никак не сможете проверить, есть там аллергены или нет. К примеру, в куриных яйцах (на белок у ребенка аллергии нет, но есть на «химию»). Купили яйцо с оранжевым желтком – рано радуетесь – уже на завтра на коже выступит результат такого «деревенского» продукта из супермаркета.
В общем, я все больше и больше убеждаюсь в том, что моему ребенку лет этак до шести точно будет более полезно и приятно жить в деревне. Для меня мои деревенские воспоминания – одни из самых светлых в жизни. И не только летние. Так странно – уже в шесть-семь лет я могла совершенно одна пойти гулять с нашей немецкой овчаркой Лайной на заснеженное поле недалеко от дома. Сейчас это кажется фантастикой – отпустить шестилетку гулять в одиночестве!

Одна моя знакомая, мама троих детей 10,7 и 3 лет, говорит, что она каждую осень сталкивается в проблемой перестройки восприятия действительности в сторону опасности. Все лето в деревне дети могут играть где угодно, пойти в гости в соседний дом, вообще находиться дальше, чем три метра от мамы. С приездом в город все меняется, отовсюду сквозит потенциальная опасность, и ведь опасность вполне оправданная. Вот и начинаются многочисленные «нельзя», которые сведены к необходимому минимуму для деревенского малыша.

Плюсы жизни в деревне для ребенка, казалось бы, налицо. Из минусов любого родителя прежде всего волнует вопрос образования и обучения, с которыми, как известно, не везде дела обстоят хорошо. Вот что я узнала на протяжении примерно полугода, в течение которых мы с разных сторон подбирались к идее ПМЖ в деревне. Прежде всего меня интересовал вопрос детского сада (сыну сейчас три года), потом – школы и досуга.

В большинстве детских садов программа примерно одинаковая. Но я глубоко убеждена, что хороший воспитатель, подходящий именно вашему ребенку даже в городе – большая редкость и вопрос лотереи. Думаю, при прочих равных условиях в деревне больше шансов заметить какие-либо нехорошие тенденции, так как все всех знают. Страшилки про детский сад были всегда и везде. Но в городе ребенок еще и болеет значительно чаще, чем в деревне, на свежем воздухе. Думаю, что главная проблема сельских детских садов даже не в их «плохом качестве», которое на поверку оказывается точно таким же, как в муниципальном городском садике, а в том, что их массово закрывают по причине небольшого количества детей.

Они не играют в компьютерные игры не потому, что нет компьютеров, им просто некогда.

Деревенских детей редко возят на экскурсии, некоторые из них ни разу не были в городе, их редко балуют мороженым и еще реже - диковинными заморскими фруктами, но зато они ловко орудуют и топором, и гаечным ключом, сызмальства умеют запрячь лошадь, завести трактор, а повзрослев, и подменить отца в поле.

На дискотеки Иван пешком не ходит, это не в его принципах, хоть она и находится в трехстах метрах от его дома. Несмотря на свои восемь лет, он пользуется только личным транспортом. Таковым для него является лошадь Зорька. Он садится на нее верхом и едет к бывшему детскому саду, который колхоз содержать не в состоянии, и председатель отдал его на откуп деревенской ребятне. Лошадь Иван привязывает к забору, а сам идет на пляски.

Но тешится недолго. И не только потому, что старшие ребята прогоняют малышню домой до полуночи. Главным образом потому, что завтра в четыре утра им с Зорькой вставать на работу. Пока не появились оводы, которых тут называют слепнями и которые кусают злее иной собаки, они с отцом окучивают картошку. Отец за плугом, а Иван водит лошадь по борозде. Потом, немного вздремнув, он с братом и сестрой идет ворошить сено на луг. Пока оно сушится, можно искупаться в речке. Это единственная дневная радость. После сено надо скопнать - не дай Бог, ночью пойдет дождь. Лишь вечером, когда спадет жара и спрячутся надоевшие слепни, можно поиграть со сверстниками в машинки или войнушку, а затем опять в седло и - на дискотеку.

Деревенские дети не играют в компьютерные игры не потому, что их нет, им просто некогда. Они порой не понимают своих городских сверстников и иногда им кажется, что те говорят на каком-то другом языке.

Но они взрослее городских, самостоятельнее, открытее и работнее. У них, может быть, меньше знаний, но больше практических навыков.

Летом надо прополоть и полить грядки, присмотреть за младшими братишками и сестренками, загнать скотину во двор, а потом - сенокос, уборка картошки, заготовка березовых веников для бани, сбор грибов и ягод. Зимой после школы помимо домашнего задания надо накормить скотину, расчистить тропку от снега, присмотреть за младшими, принести дров, затопить печь, наносить воды, набрать из подвала картошки, помочь матери управиться на ферме, а потом - заготовка дров: надо их вместе с отцом нарубить в лесу, привезти, распилить, расколоть, уложить в поленницу. Порой приходится отрабатывать и родительские грехи. Помню, Ванька целый день помогал на покосе другой семье.

Вань, - спрашиваю я его, - неужели бескорыстно? Или тебе заплатили чем?

Да нет, батька вчера у них бутылку взял в долг, вот я и отрабатывал, - чистосердечно признался он.

Был и другой забавный случай. Мне нужно было вспахать огород, и я пошел к соседу, возле дома которого стоял трактор с плугами.

Не может он, - сказала жена, - с похмелья мается. Я сейчас сына подошлю.

А хорошо ли он вспашет? - встревожился я.

Не бойся, он уже не первый год пашет.

Действительно, через некоторое время в открытые ворота ко мне во двор въехал трактор, за рычагами которого сидел парнишка лет шестнадцати. Вспахал быстро и мастерски. Настало время расчета.

Тебе деньгами или как? - спросил я, будучи уверен, что паренек возьмет деньги.

Да нет, лучше водкой.

Так ты, я знаю, не пьешь.

Да не мне, батьке. У него после вчерашнего голова трещит.

В самостоятельной жизни они осваиваются быстрее своих городских сверстников.

Многие страдают от пьянства родителей. Чаще пьет только отец, но иногда и мать, тогда совсем беда. Потому ребятишки рано приучаются не только выполнять всю домашнюю работу, но и к выпивке тоже.

Но бывают исключения.

Помню, в небольшом селе Сестренки Тамбовской области познакомился я с семьей, в которой было... 16 ребятишек.

Когда я говорю кому, сколько у меня детей, люди за голову хватаются. А когда летом выйдем на луг, я покуриваю, а сыновья - один за другим - косят, то соседи начинают завидовать. Я говорю: так родите, вырастите, воспитайте... Сам никому не завидую.

Так говорил глава семейства - невысокий, щупленький мужичонка Михаил Петрович Чичунов. Михаил Петрович - тракторист по профессии. Жена его Раиса Григорьевна нигде не работала - детей воспитывала. Для нее дети изначально были центром вселенной, смыслом жизни. Вопрос ли кто какой задаст, возникнут ли проблемы в школе - все отбрасывала в сторону. Отмахивалась не от детей - от работы, откладывая ее на ночь.

Никогда никого пальцем не тронула. Считает: словом учить надо. И учила. Вначале старших. А уж старшие - младших. Так один за другим и выросли.

Ведь главное что? Привить интерес, - делился житейским опытом Михаил Петрович. - Вот, допустим, учу я их играть в шахматы. Если все время буду выигрывать, ребенок заскучает. Значит, надо поддаться. Пока он в силу не войдет. Пока интерес мастерством не станет. А там уж он сам начнет развиваться.

Заметим, это говорит тракторист, который любой двигатель с закрытыми глазами переберет и сынов этому обучил, но ведь и педагог!

Тем выразительнее смотрится на общем фоне пример многодетной крестьянской семьи с Тамбовщины.

Абортов ведь тогда не делали, - как бы оправдывается Раиса Григорьевна Чичунова, - строго было, судили за это.

Так грех, - говорю, - аборт-то.

Да кто знает, что грех, что нет. Оттуда еще никто не вернулся - ни грешный, ни праведный. Я вот иной раз подумаю: дети выросли хорошие, не пьют, не курят, все получили образование, старшие живут в достатке и согласии - вот для меня и рай. Теперь подольше бы прожить в уме и здравии - больше ничего не надо...

Дети действительно выросли хорошие. Старшие получили высшее или среднее специальное образование, младшие доучиваются в школе. Все как на подбор - вышли ростом и лицом, живут в ладу друг с другом и миром. Старшие работают на хороших должностях, имеют свои семьи, детей. Первые внуки Чичуновых бегали на дискотеки вместе с их младшими детьми. Хотя Чичуновы тоже никогда не купались в достатке, но и бедными не были. Дети их имели все, что и в других семьях. И игры всякие, и книжки-тетрадки, и красивую одежку-обувку, и мотоциклы, но все это не выпрошено у чиновников собеса, не пожертвовано кем-то, а заработано. Разумеется, на совхозную зарплату даже в более благополучные времена было не прожить. Жили в основном своим хозяйством. Сажали огород, растили скотину. Много скотины. Часть - для себя, часть - на продажу. Отец спрашивал подрастающего сына: «Мотоцикл (магнитофон, обновку) хочешь?» «Хочу». «Бери бычка и выращивай». И брали. И выращивали. Но и цену копейке тоже знали. Придя из школы, не сядут за стол в выходной одежде, не бросят ее как попало, и мотоцикл грязным в сарай не поставят.

Какого чиновника винить, если дети в городских семьях с большим достатком так не воспитаны, если не привыкли ценить чужой труд, потому как не постигли цену труда собственного, ибо выросли с сознанием того, что все им обязаны.

Когда я в своей деревне занимаюсь какой-то работой, Ванька с друзьями обязательно прибегут ко мне.

Дядя Саша, мы поможем.

Я угощаю их конфетами, раздаю подарки, привезенные из города, а они мне рассказывают все деревенские новости. Потом, смотрю, Ванька тащит банку молока.

Мамка послала. Сказала: денег не надо.

Я ставлю банку в холодные сени, а сам возвращаюсь к грядкам. Ванюшка тут же, но не крутится под ногами, а садится рядом и начинает полоть.

Вань, погулял бы лучше, - гоню я его.

Да ну, - отмахивается он, продолжая выдергивать сорняки.

А вот за стол в обед садиться наотрез отказывается.

Так ведь ты ж работал, - пробую его уговорить.

Но он непреклонен. Соглашается лишь взять кусок торта, и то не для себя, а для сестренки.

А этим летом он уже работал на полную катушку. Прицеплял к своей Зорьке грабли и сгребал сено у всех, кто попросит. Кто рассчитывался сладостями, а кто и деньгами, поэтому Ваня чувствовал себя богатым человеком, и когда я его фотографировал, попросил:

Дядя Саша, ты мне привези фотку-то, я куплю...

Какое-то время по соседству со мной купила дом другая московская семья. Сам хозяин был родом из этих мест, а вот жена его, коренная москвичка, деревни боялась панически. Звонила мне, спрашивала:

А если я привезу своего мальчика, там на него плохо не повлияют?

Да, - говорю, - город скорее испортит деревню, чем деревня город…

Они не играют в компьютерные игры не потому, что нет компьютеров, им просто некогда

Деревенских детей редко возят на экскурсии, некоторые из них ни разу не были в городе, их редко балуют мороженым и еще реже - диковинными заморскими фруктами, но зато они ловко орудуют и топором, и гаечным ключом, сызмальства умеют запрячь лошадь, завести трактор, а повзрослев, и подменить отца в поле.

На дискотеки Иван пешком не ходит, это не в его принципах, хоть она и находится в трехстах метрах от его дома. Несмотря на свои восемь лет, он пользуется только личным транспортом. Таковым для него является лошадь Зорька. Он садится на нее верхом и едет к бывшему детскому саду, который колхоз содержать не в состоянии, и председатель отдал его на откуп деревенской ребятне. Лошадь Иван привязывает к забору, а сам идет на пляски.

Но тешится недолго. И не только потому, что старшие ребята прогоняют малышню домой до полуночи. Главным образом потому, что завтра в четыре утра им с Зорькой вставать на работу. Пока не появились оводы, которых тут называют слепнями и которые кусают злее иной собаки, они с отцом окучивают картошку. Отец за плугом, а Иван водит лошадь по борозде. Потом, немного вздремнув, он с братом и сестрой идет ворошить сено на луг. Пока оно сушится, можно искупаться в речке. Это единственная дневная радость. После сено надо скопнать - не дай Бог, ночью пойдет дождь. Лишь вечером, когда спадет жара и спрячутся надоевшие слепни, можно поиграть со сверстниками в машинки или войнушку, а затем опять в седло и - на дискотеку.

Деревенские дети не играют в компьютерные игры не потому, что их нет, им просто некогда. Они порой не понимают своих городских сверстников и иногда им кажется, что те говорят на каком-то другом языке.

Но они взрослее городских, самостоятельнее, открытее и работнее. У них, может быть, меньше знаний, но больше практических навыков.

Летом надо прополоть и полить грядки, присмотреть за младшими братишками и сестренками, загнать скотину во двор, а потом - сенокос, уборка картошки, заготовка березовых веников для бани, сбор грибов и ягод. Зимой после школы помимо домашнего задания надо накормить скотину, расчистить тропку от снега, присмотреть за младшими, принести дров, затопить печь, наносить воды, набрать из подвала картошки, помочь матери управиться на ферме, а потом - заготовка дров: надо их вместе с отцом нарубить в лесу, привезти, распилить, расколоть, уложить в поленницу. Порой приходится отрабатывать и родительские грехи. Помню, Ванька целый день помогал на покосе другой семье.

Вань, - спрашиваю я его, - неужели бескорыстно? Или тебе заплатили чем?

Да нет, батька вчера у них бутылку взял в долг, вот я и отрабатывал, - чистосердечно признался он.

Был и другой забавный случай. Мне нужно было вспахать огород, и я пошел к соседу, возле дома которого стоял трактор с плугами.

Не может он, - сказала жена, - с похмелья мается. Я сейчас сына подошлю.

А хорошо ли он вспашет? - встревожился я.

Не бойся, он уже не первый год пашет.

Действительно, через некоторое время в открытые ворота ко мне во двор въехал трактор, за рычагами которого сидел парнишка лет шестнадцати. Вспахал быстро и мастерски. Настало время расчета.

Тебе деньгами или как? - спросил я, будучи уверен, что паренек возьмет деньги.

Да нет, лучше водкой.

Так ты, я знаю, не пьешь.

Да не мне, батьке. У него после вчерашнего голова трещит.

В самостоятельной жизни они осваиваются быстрее своих городских сверстников.

Многие страдают от пьянства родителей. Чаще пьет только отец, но иногда и мать, тогда совсем беда. Потому ребятишки рано приучаются не только выполнять всю домашнюю работу, но и к выпивке тоже.

Но бывают исключения.

Помню, в небольшом селе Сестренки Тамбовской области познакомился я с семьей, в которой было... 16 ребятишек.

Когда я говорю кому, сколько у меня детей, люди за голову хватаются. А когда летом выйдем на луг, я покуриваю, а сыновья - один за другим - косят, то соседи начинают завидовать. Я говорю: так родите, вырастите, воспитайте... Сам никому не завидую.

Так говорил глава семейства - невысокий, щупленький мужичонка Михаил Петрович Чичунов. Михаил Петрович - тракторист по профессии. Жена его Раиса Григорьевна нигде не работала - детей воспитывала. Для нее дети изначально были центром вселенной, смыслом жизни. Вопрос ли кто какой задаст, возникнут ли проблемы в школе - все отбрасывала в сторону. Отмахивалась не от детей - от работы, откладывая ее на ночь.

Никогда никого пальцем не тронула. Считает: словом учить надо. И учила. Вначале старших. А уж старшие - младших. Так один за другим и выросли.

Ведь главное что? Привить интерес, - делился житейским опытом Михаил Петрович. - Вот, допустим, учу я их играть в шахматы. Если все время буду выигрывать, ребенок заскучает. Значит, надо поддаться. Пока он в силу не войдет. Пока интерес мастерством не станет. А там уж он сам начнет развиваться.

Заметим, это говорит тракторист, который любой двигатель с закрытыми глазами переберет и сынов этому обучил, но ведь и педагог!

Тем выразительнее смотрится на общем фоне пример многодетной крестьянской семьи с Тамбовщины.

Абортов ведь тогда не делали, - как бы оправдывается Раиса Григорьевна Чичунова, - строго было, судили за это.

Так грех, - говорю, - аборт-то.

Да кто знает, что грех, что нет. Оттуда еще никто не вернулся - ни грешный, ни праведный. Я вот иной раз подумаю: дети выросли хорошие, не пьют, не курят, все получили образование, старшие живут в достатке и согласии - вот для меня и рай. Теперь подольше бы прожить в уме и здравии - больше ничего не надо...

Дети действительно выросли хорошие. Старшие получили высшее или среднее специальное образование, младшие доучиваются в школе. Все как на подбор - вышли ростом и лицом, живут в ладу друг с другом и миром. Старшие работают на хороших должностях, имеют свои семьи, детей. Первые внуки Чичуновых бегали на дискотеки вместе с их младшими детьми. Хотя Чичуновы тоже никогда не купались в достатке, но и бедными не были. Дети их имели все, что и в других семьях. И игры всякие, и книжки-тетрадки, и красивую одежку-обувку, и мотоциклы, но все это не выпрошено у чиновников собеса, не пожертвовано кем-то, а заработано. Разумеется, на совхозную зарплату даже в более благополучные времена было не прожить. Жили в основном своим хозяйством. Сажали огород, растили скотину. Много скотины. Часть - для себя, часть - на продажу. Отец спрашивал подрастающего сына: «Мотоцикл (магнитофон, обновку) хочешь?» «Хочу». «Бери бычка и выращивай». И брали. И выращивали. Но и цену копейке тоже знали. Придя из школы, не сядут за стол в выходной одежде, не бросят ее как попало, и мотоцикл грязным в сарай не поставят.

Какого чиновника винить, если дети в городских семьях с большим достатком так не воспитаны, если не привыкли ценить чужой труд, потому как не постигли цену труда собственного, ибо выросли с сознанием того, что все им обязаны.

Когда я в своей деревне занимаюсь какой-то работой, Ванька с друзьями обязательно прибегут ко мне.

Дядя Саша, мы поможем.

Я угощаю их конфетами, раздаю подарки, привезенные из города, а они мне рассказывают все деревенские новости. Потом, смотрю, Ванька тащит банку молока.

Мамка послала. Сказала: денег не надо.

Я ставлю банку в холодные сени, а сам возвращаюсь к грядкам. Ванюшка тут же, но не крутится под ногами, а садится рядом и начинает полоть.

Вань, погулял бы лучше, - гоню я его.

Да ну, - отмахивается он, продолжая выдергивать сорняки.

А вот за стол в обед садиться наотрез отказывается.

Так ведь ты ж работал, - пробую его уговорить.

Но он непреклонен. Соглашается лишь взять кусок торта, и то не для себя, а для сестренки.

А этим летом он уже работал на полную катушку. Прицеплял к своей Зорьке грабли и сгребал сено у всех, кто попросит. Кто рассчитывался сладостями, а кто и деньгами, поэтому Ваня чувствовал себя богатым человеком, и когда я его фотографировал, попросил:

Дядя Саша, ты мне привези фотку-то, я куплю...

Какое-то время по соседству со мной купила дом другая московская семья. Сам хозяин был родом из этих мест, а вот жена его, коренная москвичка, деревни боялась панически. Звонила мне, спрашивала:

А если я привезу своего мальчика, там на него плохо не повлияют?

Да, - говорю, - город скорее испортит деревню, чем деревня город…

Специально для «Столетия»

Детская деревня – SOS – это сообщество из 10-15 семей, в каждой из которых живут 5-7 детей. Здесь у ребенка есть мама, которая учит любить и заботиться, есть родные братья и сестры и ощущение большой и дружной семьи. Помогая маме по хозяйству, покупая продукты в магазине, рассчитывая вместе с мамой бюджет, дети приобретают все необходимые бытовые навыки, которые пригодятся им в будущей взрослой жизни.

Как устроена Детская деревня-SOS?

Каждая Детская деревня – SOS обычно расположена в ближайшей доступности к населенным пунктам. Это важно, потому что так детям проще вписаться в социальную жизнь: они легко могут добираться до обычных школ и детских садов, имеют доступ к медицинскому обслуживанию, могут гулять с друзьями и приглашать их в гости. При этом деревня – SOS, конечно, имеет охраняемую территорию: мы полностью отвечаем за безопасность детей, которые находятся на нашем попечении.

На территории Детской деревни – SOS обычно находится от 10 до 15 семейных домиков. Дома построены примерно по одному принципу: общий первый этаж, где вся семья собирается и проводит время вместе - за обедами-ужинами, на праздниках или, наоборот, во время учебных будней; и жилые комнаты на втором этаже - для мальчиков, девочек и SOS-мамы или родителей.

В Детской деревне – SOS нет никакой "уравниловки", и каждая семья живет своей жизнью: родители планируют семейный бюджет и, получая деньги, тратят их по мере необходимости на еду, одежду, бытовые предметы или поездки; всей семьей решают как проводить досуг, куда поехать на каникулы; вместе следят за домом.

Естественно, семьи в Детской деревне – SOS общаются: территория устроена таким образом, чтобы детям было удобно вместе гулять и играть, чтобы у них было достаточно места для активного развития. Это - еще один важный плюс модели: у детей, выросших в деревне – SOS на всю жизнь остаются не только прочные связи с семьей, но и с окружением - они всегда знают, что есть родное место, куда они могут вернуться, где хранятся воспоминания о их детстве, где их ждут и принимают такими, какие они есть.

Дети попадают к нам обычно из приютов и «детских домов». Находясь в тесной связи с местными органами опеки, руководство Детской деревни старается принимать ребят в семьи таким образом, чтобы им было проще жить вместе: тут важен и возраст, и пол, и характер ребенка (уровень развития, привычка жить в семье и т.п.).

В каждой семье живут 5-7 детишек разного возраста и пола. Очень часто несколько них – родные братья и сестры, принятие которых в одну семью – приоритет нашей модели (в «детских домах» они были бы распределены по возрасту и, скорее всего, разлучены).

Дети могут ходить в разные школы и детские сады, большинство из них получает дополнительное образование: в музыкальных, художественных школах, спортивных секциях - в зависимости от своих способностей и планов на будущее. У каждого ребенка есть свой "индивидуальный план развития", который составляется на семейном совете директором Деревни, педагогами и мамой: в этом плане учитываются все особенности, потребности, возможности ребенка.

Обычный штат Детской деревни – SOS - около 35 человек (для сравнения - в «детских домах» с таким же количеством детей могут работать до 100 человек). Это SOS-мамы и папы или приемные родители, а также SOS-тети, которые им помогают, педагоги, бухгалтерия, охрана и технические специалисты, следящие за нормальным функционированием всех коммуникаций.

Расходы на проживание, воспитание и развитие детей в Детских деревнях – SOS почти полностью покрываются за счет благотворительных пожертвований.

Нам необходима ваша поддержка, чтобы еще больше детей-сирот могли обрести маму, дом, семью, счастливое детство и надежду на будущее!

Помогите детям-сиротам, станьте Другом Детских деревень – SOS! Сделайте пожертвование прямо сейчас!