Покорение Эвереста: девять трагических историй восхождения. Что такое горная болезнь? Какие у вас дальнейшие планы

Взгляд питерского альпиниста на американский блокбастер

В питерских кинотеатрах показали американский фильм «Эверест», основанный на трагических событиях 1996 года. Тогда при восхождении на высочайшую точку земли погибли несколько коммерческих туристов вместе с руководителями экспедиции Робом Холлом и Скоттом Фишером. Один из редких случаев в американском кино - в качестве положительного героя фигурирует русский. Это высотный гид Анатолий Букреев, который, рискуя жизнью, спас троих альпинистов. Но в фильме есть немало спорных моментов. «МК» в Питере» выяснил у одного из самых заслуженных альпинистов России Николая Тотмянина, где правда, а где вымысел.

56-летний петербуржец дважды поднимался на Эверест, и оба раза без кислорода. На его счету все высочайшие вершины СССР, 45 восхождений на семитысячники, а также бескислородный подъем на гору К-2, в альпинистской среде считающуюся гораздо более опасным «зверем», чем Эверест. Тотмянин лично знал Букреева, который погиб всего спустя год после описываемых в фильме событий.

Ручной зверь

Николай, вы, как и Букреев, работали высотным гидом на Эвересте. Что движет приезжающими туда людьми, в особенности если они не профессиональные спортсмены?

Гордыня, тщеславие… Бывает, на спор хотят подняться, а сами не готовы. Человек приехал, у него новая горная обувь по каталогу куплена, и он ее ни разу не надевал! «Кошки» еще с бирочкой! А если ноги сотрет, как идти будет? Такого нужно сразу домой отправлять, но ведь он клиент, заплативший 60 тысяч долларов. Поэтому, чтобы деньги не возвращать, его тянут до тех пор, пока сам не сдастся.

Создатели фильма уверяют, что Эверест - «дикий зверь». Чем же притягательна эта гора, что желающие ее покорить не иссякают?

Своей высотой. Для многих побывать на высочайшей вершине - это как галочку поставить. Но маршрут, по которому идут туристы, - самый простой, там сейчас веревка снизу доверху висит. По другим редко ходят. Например, советский маршрут 82-го года до сих пор никем не повторен.

- Что вы думаете о вышедшем фильме? Он достоверен?

Профессионалам не стоит смотреть кино об их профессии. Я все время видел ошибки. То молнии среди туч сверкают, хотя наверху грозы не бывает, максимум - на 5 тысячах метров, то есть ниже базового лагеря. Туалет, стоящий на бугре, - нонсенс. Его просто сдует. А если на дневной жаре снег начнет таять, весь этот бугор под палатки потечет. Туалет на отшибе делают, над трещиной. Или другой ляп: зачем они вдвоем на лежащую над пропастью лестницу забрались?! Клиент же пристегнут, его можно веревкой выдернуть. А двоих лестница в самом деле может не выдержать. И еще Букреев у них на гармошке играет. Ну, это просто, чтобы русского показать. На самом деле Анатолий на гитаре играл.

- Букреев похож на себя? В фильме его изображает плечистый гигант, исландец Ингвар Сигурдссон.

Ну да, медведь с гармошкой! Толя действительно высокий был, но сухой, худощавый. Спокойный, скромный, не очень разговорчивый.

В Петербурге - лучший кислород

- Букреев предпочитал подниматься на высочайшие вершины без кислорода. И вы тоже. Почему?

Чем меньше звеньев в цепи, тем надежнее. Если что-то случится с твоим оборудованием, окажешься в безвыходном положении. А так вместо баллонов с кислородом можно взять больше газа для готовки или более надежную палатку, запасную веревку, запас еды. Вдруг застрянешь на горе на 1–2 лишних дня? Потребуется больше еды. Еда греет организм не хуже кислорода. Способность обходиться без него - индивидуальна, но ее можно натренировать.

- Зачем тогда вообще нужен кислород?

С ним проще, теплее. Зато, если он заканчивается, ощущение такое, будто с тебя сняли обувь и одежду. В среднем кислород повышает высоту, которую может осилить альпинист, на 2,5 километра. Мы же говорим о покорении высот в 8 тысяч метров - это уже почти стратосфера, там обычный человек может находиться не дольше трех часов. Кислородные маски у альпинистов на Эвересте - как у пилотов истребителей. А кислород производит фирма «Поиск» из Петербурга. Он лучший в мире, а баллоны легкие, из нержавеющей стали, обмотаны кевларовой лентой. Ими пользуются все коммерческие компании, поднимающие туристов на вершину.

- То есть все, кто поднимается на Эверест, дышат петербургским кислородом?

Да. Эти баллоны используют с 1982 года и до сих пор. В фильме прозвучало, что у баллона редуктор замерз, но такое невозможно! В этом кислороде нет примесей, чтобы он мог замерзнуть. Другое дело, что на большой высоте, на ветру, в толстой рукавице подключить новый баллон не так просто. К тому же человек, когда заканчивается кислород, становится неадекватным. Это у всех по-разному проявляется: начинают раздеваться, срывают с себя маску, некоторые даже не помнят потом, были они на вершине или нет.

- Но Роб Холл не был новичком! И осталось непонятно, куда делись запасные баллоны с кислородом?

У баллонов есть регулятор: можно поставить большее потребление, а можно экономить. Кто-то свой кислород выпил раньше, потом взял чужой баллон. В то время на горе находилось одновременно 20 экспедиций, могли быть случаи воровства. На Южном Седле все клиенты спят с кислородом, поэтому баллоны часто неполные. Роб Холл, наверное, отдал свой баллон клиенту, а у самого сил не хватило.

Живая очередь на вершину

- Можно ли было избежать трагедии?

Трагедия случилась из-за того, что куча «чайников» пошла с руководителями, которые поступали непрофессионально. У Роба в предыдущем сезоне ни один из клиентов не попал на вершину, и он непременно хотел довести их, даже ценой потерянного времени. Скотт Фишер перед восхождением простудился и не имел права идти наверх. Он мог отменить выход или отправить других гидов, но пожалел денег, самоуверенно решил, что справится.

Жуткая история случилась с Беком, который чуть не ослеп, вдобавок потерял пальцы на обеих руках. Сколько времени можно провести на высоте без рукавиц, пока руки не замерзнут?

Я могу обходиться без рукавиц 15 минут. Но потом полчаса отмахиваться придется, руки сразу белеют. Рукавицы обязательно привязаны должны быть, иначе ветром унесет. Если уж улетела, можно на руку запасной носок надеть. Вроде просто, но многие даже не догадываются об этом. Если дует холодный ветер, то температура в районе вершины опускается до минус 30–40. Ветер бывает ураганный: до 50 метров в секунду. Иностранцы часто предпочитают ходить в перчатках, но это неправильно. На высоте нужно работать в рукавицах, когда пальцы друг друга греют. И снимать их надолго нельзя, даже если тепло. У меня были клиенты, которые руки себе сжигали на солнце, если те не были смазаны кремом. Очень жесткое излучение. Даже кожу внутри уха и нос изнутри можно обжечь! Глаза - тем более. 5 минут без очков - и несколько дней ничего не видишь! Ощущение, будто иголок в глаза насыпали. Теперь хоть лекарства есть, а раньше чаем промывали.

- Почему руководители экспедиций в фильме спорили, кто пойдет 10 мая, и никто не хотел уступать?

Все бились за 10-е число, чтобы быть первыми в наступающем сезоне. Для коммерческих экспедиций это рекламный ход. Хотя в любом случае первые - непальцы, в апреле и начале мая шерпы веревки вывешивают, лестницы кладут через трещины. Сейчас на горе стало гораздо теснее, чем в 90-х. Появились десятки компаний, как у Роба Холла. Каждый год на Эверест отправляется 50–60 экспедиций, и люди стоят в живой очереди на вершину.

Деньги спасают и убивают

Почему участвовавший в экспедиции журналист Кракауэр в своей книге обвинил Букреева, что тот, дескать, был легко одет, не имел кислорода и слишком рано вернулся в лагерь?

Когда идешь быстро, теплая одежда не нужна. Букреев вернулся в лагерь по договоренности со своим руководителем Скоттом Фишером, чтобы встретить спускающихся, приготовить горячий чай. Кстати, все туристы группы Фишера, за которых отвечал Анатолий, спустились благополучно. Вообще-то Кракауэр - сильный альпинист. Но описанные им впечатления - субъективные. Он ведь не пошел спасать остальных, остался в палатке! А Букреев пошел.

- Вам самим приходилось участвовать в спасении людей?

Каждый год приходится кого-то спасать. В этом году у туриста из Чехии случился отек легких. Пришлось засунуть его в спальник и волоком тянуть вниз.

- Почему бывают случаи, когда альпинисты не помогают друг другу?

На большой высоте, даже если готов помочь, порой физически не можешь этого сделать. Чтобы спустить беспомощного человека, нужно 12 свежих альпинистов. К тому же у некоторых такой подход: я крутой, меня спасать не надо, и я никого не буду. У японцев такое часто: сам вляпался, сам спасайся. Отказываются от помощи наотрез. Бывает, поляки так поступают, если знают, что у них страховки нет и за вертолет и медицинскую помощь им будет не расплатиться. У нас в советское время было не так. Если в группе произошел несчастный случай, то участников группы лишали альпинистских званий. Бросать товарищей было не принято.

- Правда, что тела погибших лежат на Эвересте годами и их никто не спускает?

Плати деньги - и спустят. Но бывает, что тела не найти. Или они лежат в таких местах, откуда их достать слишком сложно.

- Как случилось, что Букреев, опытнейший профессионал, погиб в Непале?

Это была попытка зимнего восхождения. Он, видеооператор Дмитрий Соболев и итальянский альпинист Симоне Моро попытались пройти на пик Аннапурны по новому маршруту. Шел снегопад, и на склоне скопилось слишком много снега. Нужно было сидеть и ждать, пока лавина сойдет. Они прождали 5 дней, а потом решили, что проскочат. Сезон заканчивался, времени оставалось мало. Не знаю, какие у них были спонсорские договоренности. Возможно, существовали какие-то условия, что нужно непременно подняться на вершину. Пытались из экспедиции выжать все по максимуму. Когда сошла лавина, спрятаться было негде - ни укрытий, ни скальных выступов. Симоне немного отстал, поэтому лавина его зацепила лишь краем - он выжил, а Анатолий и Дмитрий погибли.

Один из величайших альпинистов мира и лучший в СНГ — Денис Урубко — в интервью Medialeaks рассказал о покорении Эвереста и других высот планеты, о моральном выборе на высоте выше 8 000 метров и о советском спортсмене Анатолии Букрееве, который стал героем фильма «Эверест».

Денис Урубко - российский и казахстанский альпинист, покоривший все самые высокие вершины планеты без использования кислорода. Он стал 8-ым в мире и первым в СНГ, сделавшим это.

Вы начали покорять горы в 17 лет и первые восхождения совершали в одиночку, почему?

Мне было тяжело найти взаимопонимание с другими людьми и я предпочитал действовать без каких-либо договоренностей и соглашений. Просто так было легче.

А когда вы восходили на Эверест в 2000 году (первый восьмитысячник, покоренный Денисом Урубко)?

Как раз тогда я работал в экспедиции со своим другом Симоне Морро. Я тогда уже поумнел, стал взрослее.

На Земле есть 14 высочайших вершин, которые поднимаются более чем на 8 тыс. м над уровнем моря. Их называют восьмитысячниками или «Короной Земли». По последним данным, всего 34 человека в мире смогли покорить их все. А без использования кислорода - примерно в два раза меньше. В мировом списке покорителей «Короны Земли» Денис Урубко - 15, среди тех, кто не пользовался кислородными баллонами - 8.

И ведь тоже без кислорода.

Да, конечно. Когда я только начинал в горы ходить, вершины были небольшие по высоте и поэтому там кислород не требовался. Потом, когда нагулялся в одиночку и понял, что это слишком тяжело и опасно, я попал в нужную школу, в руки инструкторов. И уже нормально готовился к альпинизму в команде.

Хотя одиночные восхождения я и сейчас практикую, в том числе и на восьмитысячниках. Это вызвано тем, что либо мне не попадается надежный напарник, либо я не считаю нужным тянуть другого человека в рискованную авантюру.

Вы сразу решили без кислорода ходить?

Не было такого решения. Я просто шел, как считал нужным. Я даже не думал о том, чтобы ходить с кислородом, потому что это неестественно, негармонично. Мне как спортсмену, как человеку который любит действовать так, как считает нужным, не прельщало ограничение свободы, связывание себя какими-то рамками и впихивать себя в кислородный баллон.

Наверное нужно много тренироваться для того, чтобы так ходить.

Конечно, все это достигается процессом подготовки. Грубо говоря, насколько ты подготовишься к проекту, бегая, качая физуху, общую выносливость, тренируясь на брусьях, турниках, сколько ты времени потратишь, настолько потом меньше времени ты отдаешь в экспедиции, чтобы акклиматизироваться и нормально войти в процесс восхождения на вершину выше 8 тыс. м. Нужно просто очень много тренироваться и тогда все будет нормально.

Что испытывает человек на такой высоте без кислорода?

Все это испытывают люди и в нормальной жизни. Например, при запредельных нагрузках: вот человек работает три дня не покладая рук, потом у него галлюцинации начинаются. Или же под наркотиками. Мне медики объясняли, что механизм воздействия алкоголя на мозг примерно такой же - он замещает в крови кислород и начинается кислородное голодание, от этого человек пьянеет. Схожие ощущения на высоте, но это не то чтобы опьянение, просто раскоординация, какие-то образы звуковые, визуальные появляются, и, конечно, общая потеря физической работоспособности. Потому что когда вместо 4 глотков воздуха дают 1, естественно, вы гораздо меньшее можете сделать.

И как долго можно находиться без кислорода на высоте в 8 тыс. м?

Я находился 4 ночи 5 дней и чувствовал, что еще могу протянуть нормально. Это зависит от подготовки. Если, например, вот вы окажитесь там, без подготовки, может полчаса просидите, а потом вас нужно будет спускать вниз.

Вы помните день когда покорили Эверест? Что вы испытывали?

Да, я помню этот день и даже описывал его в книгах и статьях. Я шел к цели долгие годы, это была мечта сердца, которую необходимо было реализовать. Я выложился весь в том рывке. Помню до сих пор внутреннее удовлетворение от того, как надежно я действовал, каким было работоспособным мое тело, как я обгонял всех клиентов, которые шли с кислородом, шерпов тех же самых. Потому что я очень много тренировался. И испытывал определенную гордость.

Когда я достиг высшей точки, то чувствовал себя нормально. Провел там больше часа и ушел просто потому что там нечего было делать, я уже сделал видео и фото. И я помню эту усталость на спуске, когда организм был обессилен. Именно из-за сильной подготовки и жесткого контроля мне удавалось все делать спокойно, безошибочно двигаться вниз и спуститься в палатку на Южном седле, несмотря на непогоду.

Сколько вы готовились в восхождению?

Два года.

Вы смотрели недавно вышедший фильм «Эверест»?

Пока не смотрел, но через неделю я планирую приехать в Рязань, и мы с женой сходим в кинотеатр.

Вы помните ту трагедию, 1996 года?

Я много об этом читал и слышал как, люди рассказывали о ней. Конечно же, я читал книгу Анатолия Букреева и Джона Кракауэра. Естественно, очень много вопросов ко всем действующим лицам этой трагедии. Но во мне живет уверенность, что Анатолий Букреев поступал очень правильно как альпинист и как гид. Его самоконтроль, умение заставлять себя действовать вопреки плохим условиям спасли жизнь нескольких людей. Он звал других помогать ему, но они закрывали палатки и говорили — я не гид, не трогайте меня. И он один шел и спасал людей. Это героические действия.

Ваша карьера пересекается с именем Анатолия Букреева, вы побивали его рекорды.

Гашербрум II — есть такая вершина восьмитысячник, Анатолий Букреев в 1997 году поставил рекорд по скоростному восхождению. Я туда пошел уже ориентируясь на его время, всегда идти за кем-то уже легче. Поэтому постарался побить рекорд и быстрее спуститься вниз. И у меня это получилось, я очень доволен.

Вы были с ним знакомы? Пересекались?

В 1994 году он привозил своих друзей из Англии или Америки, не помню уже точно, а мы, совсем молодые ребята из клуба ЦСКА, помогали этим людям совершить восхождение на вершину Мраморная стена (Тянь-Шань, 6400 м). И Анатолий Букреев был нам непонятным, незнакомым - мы молодые, дурные совсем были, в своей компании мы как-то не могли его принять, потому он был просто другой человек, другого плана. И, конечно же, это была ошибка. Потому что сейчас, оглядываясь назад, я думаю, как много нужного и важного я мог бы с этим человеком постичь.

Что-то изменилось в альпинизме с 1996 года? Если бы те трагические события случились в наше время, могло бы все быть по-другому?

Все было бы точно также. Потому что, во-первых, высота - это по-прежнему предел, где человек не может рассчитывать на помощь - на чьи-то физические усилия или с точки зрения техники. А во-вторых, человек не должен считать, что он вправе рассчитывать на такую помощь.

Анатолий Букреев был невероятно силен. Спасработы он проводил с риском для собственной жизни, тем не менее он это делал. А кто-то другой пойдет помогать человеку на такой высоте и может тоже погибнуть.

Человек, который вынужден просить о помощи - он плохо тренировался, либо недостаточно хорошо рассчитал прогноз погоды, запас кислорода. И это на самом деле аморальная ситуация, которая часто наблюдается на восхождениях выше 8 тыс. метров.

Лавина, остановка сердца, истощение, горная болезнь, отек головного мозга, переохлаждение, падение, отмораживание внутренних органов, пропал без вести - список причин смерти погибших на Эвересте можно перечислять долго. Территорию выше 8 тыс. м над уровнем моря альпинисты так и называют - зона смерти. За почти столетнюю историю восхождений на Эверест погибло уже несколько сотен человек. Тела многих по-прежнему остаются там.

Часто на большой высоте люди остаются умирать и все проходят мимо.

На Эвересте не все проходят мимо, хотя такие случаи, к сожалению, бывали. Я в принципе и как воспитанник советской школы альпинизм считаю, что человеческая жизнь - самое главное. Мы должны помогать другим, мы должны сохранять себя, чтобы наши родители и дети видели нас дома. И конечно же вершина не стоит, как говорил мой тренер Дмитрий Греков, и одного обмороженого пальца человека. Горы стоят тысячи лет и будут стоять дальше.

Я всегда считал, что самое главное - спуститься с горы, помочь другому человеку вернуться домой. На К2 зимой я помог участнику нашей штурмовой группы. У него как раз перед экспедицией родилась дочка. А год назад я его навещал в Варшаве, и видел эту девушку, ей уже 13-14 лет, и маленького сына тоже видел, который родился совсем недавно. Он здесь, с семьей, у жены счастливые глаза. Это здорово.

На какую высоту на Эвересте можно подниматься любителям?

Любитель любителю рознь. Любитель - это тот, кто не занимается профессионально спортом, но это не значит, что он слабый спортсмен. В принципе имеет возможность подняться на Эверест любой человек. Важно, чтобы он понимал, зачем это ему нужно.

Я знал, что иду на Эверест, на вершину высотой 8848 м. А если человек надевает кислородную маску, он приходит к некой географической отметке, куда его «на поводке» приводят гиды, кислород — что угодно. Но он это сделает не своими силами. Чтобы достичь точку, под которой вы подразумеваете Эверест в таком стиле, нужно большое количество денег, удачи и немного терпения.

Эверест. Архив Д.Урубко

Эверест. Архив Д.Урубко

Вы испытываете страх при восхождении?

Конечно! Я вот на днях шел на восхождение недалеко от Бергамо, на небольшую вершинку, она давно меня привлекала. Высотой 1130 м. У нее восточный склон скальный, разрушенный, и естественно я понимал, что здесь хоть и небольшой, но риск есть. Это был страх осознанный, такой липкий, вяжущий, сковывающий движение. Важно уметь бороться ним. Как говорил великий французский альпинист Гастон Ребюффа: «Основа моей безопасности - это моя высокая техника».

А что касается страха высоты?

Страх высоты - это другое. Это когда ты стоишь на краю 10-этажного дома и боишься смотреть вниз, у тебя кружится голова. Я такого страха никогда в жизни не испытывал. Но когда идешь на Эверест, такой страх не играет роли, потому что ты там никогда не стоишь на краю пропасти, на краю отвесных скал. Ты просто идешь пешком по сравнительно простому рельефу.

В альпинизме, к сожалению, часто приходится терять напарников. Что делает альпинист? Нужно идти дальше или возвращаться?

Во-первых нужно понять, погиб человек или нет, надо попытаться помочь. У меня не хватило сил продолжать восхождение, когда мой друг Алексей Болотов погиб. Конечно очень много моих друзей погибло в горах. В любом опасном виде деятельности гибнут люди. И, конечно же, это шрамы в душе, но мы вынуждены жить с этим дальше, потому что жизнь не остановишь и надо продолжать радоваться цветам, улыбкам, детям, тому как вокруг красиво.

Почему все-таки на Эвересте не эвакуируют тела? Неужели совсем невозможно это сделать? Современные технологии не позволяют?

Нет, технологи не позволяют. Вертолеты на такой высоте не летают, да и это опасно. Вот была трагедия: два человека почувствовали, что устали - не хотим дальше лезть, и спускаться тоже долго, решили вызвать спасательный вертолет. Он прилетел и упал: погиб и пилот, и бортмеханик и один из так называемых спасаемых. Это мера ответственности и конечно же возникает риск для других людей. И поэтому когда тело лежит на высоте 8,5 тыс. м, чтобы спустить его, приходится рисковать жизнями других людей. Кроме того, есть такой фактор, как деньги. Если бы я там лежал, к примеру, и сказали бы: сейчас потратим 50 тыс. евро, чтобы тело спустить и захоронить. Да пусть лучше отдадут их моей семье, в детские дома, чем фактически кусок льда спускать с высоты.

Какие у вас дальнейшие планы?

Я сейчас совершаю много приятных восхождений по теплым скалам в хорошей компании. В то же время я тренирую молодежь, ставлю задачу объяснять, готовить к риску, учу безопасно действовать. Потому что я вижу, сколько вокруг гибнет людей просто от отсутствия школы, первоначальных знаний. Я хочу чтобы как можно больше молодых людей и девушек доставляли радость своим родителям дома.

Денис Урубко 21 раз покорял самые высокие точки планеты (рекорд в СНГ, сравнялся с Анатолием Букреевым), две из них впервые в истории зимой, прошел 4 новых маршрута и совершил скоростное восхождение на восьмитысячник Гашербрум II по следам Анатолия Букреева, побив его рекорд.

36 лет назад (8 мая 1978 года) на вершину Эвереста взошел один из величайших альпинистов, итальянец и его компаньон - австрийский альпинист

Это восхождение открыло новую строку не только в покорении Эвереста а в истории альпинизма - ведь восхождение на высочайшую вершину мира было совершено без использования кислородных баллонов, что до этого момента считалось невозможным.

Линия восхождения Месснера и Хабелера проходила по классическому маршруту (с Южного седла по Юго-восточному гребню). Тогда, для Месснера покорение Эвереста было четвертым восьмитысячником в его карьере (Нанга Парбат (1970), Манаслу (1972) и Гашербрум I (1975).

Это историческое восхождение на Эверест было совершено в рамках австрийской экспедиции под руководством Ханса Шелпа.

Мы, то есть Райнхольд Месснер (Reinhold Messner) и я Петер Хабелер (Peter Habeler), хотели отважиться на кажущееся невозможным – первовосхождение на вершину Эверест собственными силами, без искусственного кислорода.

Почти никто из тех, с кем мы говорили за прошедшие 2,5 года о нашей фантастической цели «Эверест честным путем без вспомогательного кислорода», не поддерживал нас в нашем решении. Наоборот, почти каждый, будь то альпинист, физиолог-высотник или врач, настоятельно отговаривали: «Это невозможно. Или вы совсем не подниметесь, или же вы больше не спуститесь. Если же Вам повезет, вы вернётесь назад заговаривающимися идиотами. Недостаток кислорода на этой высоте заставляет погибать клетки мозга уже через несколько минут. И как раз преимущественно те, которые ответственны за поддержание высших человеческих функций: сначала нарушается память, затем центр речи и, наконец, человек теряет зрение и слух. Эверест без кислорода – самоубийство» .

Опыты в барокамерах показали: начиная примерно с высоты 8.000 метров, угасает способность контролировать мысли и действия. В течение короткого времени наступает бессознательное состояние. На горе это означает верную смерть. Все большие победы над вершинами высотой более 8.000 м были достигнуты с помощью искусственного кислорода: Нанга Парбат, К-2, Лхоцзе.

Существовал только один антиаргумент. .

Когда мы ссылались на этот фактор, нам тотчас же возражали: «А что стало с Мэллори и Ирвином. Они исчезли при штурме вершины и никто их больше не видел. Они погибли на Эвересте, независимо от того, достигли они вершины перед своей смертью или нет» .

Наше восхождение на Эверест будет, конечно, ничем иным, как легкомысленным мальчишеским приключением. Как раз потому, что наше мероприятие у 95% всех посвящённых уже с самого начала считалось обречённым на провал. На этот раз мы готовились, по возможности, более основательно, чем в предыдущих экспедициях. При этом уже в первой фазе подготовки нам стало ясно, что мы должны быть отлично подготовлены не только технически и физически. Важнейшим для нас должно быть также душевное терпение, наша психическая выдержка.

Джон Хант, руководитель успешной экспедиции на Эверест в 1953 г., выразил это следующим образом: «Эверест подвергает альпиниста, неслыханным эмоциональным нагрузкам. Эти нагрузки можно победить только непреклонной решительностью и железной волей» .

Это должна быть борьба в одиночку. Не только с жуткой горой и её неизвестными опасностями, не только с физическим истощением, арктическим холодом, ураганом, снегом и недостатком воздуха, с коварной высотной болезнью, собственной «внутренней подлостью» и ужасной уверенностью, что если что-то случится там наверху, нет никакой возможности спасения, также, как и с мучительным залогом удивительного неверия, которое проявили по отношению к нам друзья, завистники и враги.

Победа с помощью техники для нас – не победа. Как можно действительно испытать человеческую работоспособность, если по настоящему не растратишь себя до конца?

Райнхольд Месснер и я пришли к одному и тому же пониманию каждый своим путём. Это причина, почему мы нашли друг друга и почему мы составили неделимую спортивную связку. Мы – не друзья в общепринятом смысле этого слова, «кореша», которые всегда держатся вместе. Очень редко мы говорим о личном. Вне нашей профессии мы почти не встречаемся. Тренируемся мы также чаще всего по отдельности. И всё же, вероятно, во всей истории альпинизма навряд ли есть и существуют два человека, которые так совершенно подходили бы друг другу. Мы понимаем друг друга без слов. Интуитивно каждый знает, что будет делать другой, каждый может в любой ситуации на сто процентов положиться на другого. Это почти граничит с метафизикой.

Мы говорили лишь, что хотим предпринять «попытку» взойти на Эверест без кислорода, что мы сразу откажемся от нашего замысла, если попытка окажется невозможной. В душе же мы хотели победы любой ценой. Но в то же время ни ценой нашей жизни, ни ценой нашего умственного и физического здоровья… Альпинизм на экстремальных высотах не имеет ничего общего с нормальным альпинизмом вообще. Там наверху каждый час превращается в мучение, а каждое движение – в тяжелую работу. На большой высоте становишься настолько беспредельно усталым, что вообще можешь поддерживать себя только чрезвычайным напряжением воли… на абсолютной границе физической и моральной работоспособности существует ещё прирост сил, который кажется появляется из самых глубин души и делает невозможное всё же возможным.

Уже в день прибытия в «Базовый лагерь» товарищи из передовой группы рассказали нам: «В этом году очень мало снега. Повсюду чистый лед. Будет очень тяжело» .

30 и 31 марта мы ожесточенно и молча продолжали работать, забивая фирновые, вворачивая ледовые винтовые крючья, натягивая веревки, прокладывая лестницы, а вечером, словно мертвые падали в палатку. Несмотря на большое физической напряжение, я не мог хорошо спать в эти ночи. Меня мучили головные боли, я метался и потел, и утро приходило словно избавление. Оптимизм остальных, которые предполагали достичь вершины без особых трудностей, удивлял меня всё больше и больше. Насколько мне известно, ещё не существовало экспедиции, в которой бы все участники могли точно рассчитывать подняться на самую вершину Эвереста. Будет считаться уже успехом, если вообще одна связка уверенно зайдёт на вершину и спустится вновь так же безопасно вниз. Погода оставалась хорошей.
Не было ни бури, ни больших лавин, а днём солнце так палило над лагерем, что мы сняли теплые пуховые вещи. Райнхольд Месснер был, как и я, не так оптимистичен. В нас обоих ещё крепко сидел страх от южной стены Дхаулагири, где буря и постоянный сход лавин вконец измотали нас и заставили повернуть назад. Точно также мы не забыли лишений на Хидден пике, где мы ожесточенно боролись за вершину и где смертельное изнеможение охватило нас до такой степени, что мы не раз намеревались отказаться от замысла и повернуть обратно.

Радостные стояли мы перед Долиной Молчаний. Справа громоздились обледенелые склоны могучего Нуптзе, слева – западное плечо Эвереста, с которого свисали огромные ледяные балконы, грозившие обвалиться в любой момент. Вся долина представлялась пустыней из снега и льда, угрожающей постоянными лавинами и ледовыми обвалами.

Нам предстояла одна из самых страшных ночей, пережитых мною. Гора начала обороняться от пришельцев.

Мы успели во время поставить палатку. Пурга превратилась в ураган: он бушевал и выл, и мы с трудом могли понимать друг друга. Словно затравленные мы расчищали свободную площадку. Ветер буквально вырывал ткань палатки из наших рук. С большим трудом нам удалось поставить стойки и закрепить палатку… Всё же ночь окончилась. С рассветом пурга немного стихла, и я торопился с возвращением. Это было 3 апреля, в пять часов утра. Мы были настолько ослаблены двумя бессонными ночами и холодом, что скорее плелись, чем шли. На обратный путь к «лагерю 1», который позднее мы проходили ровно за 2 часа, на этот раз нам потребовалось почти вдвое больше времени. Высота, пурга, холод и усилие, необходимое на прокладывание пути по глубокому снегу израсходовали мои силы, которыми я гордился всего несколько дней назад. Оглянувшись назад, я увидел среди неожиданно разорвавшихся облаков Эверест. Длинный снежный флаг развевался на его вершине, словно в насмешку или на прощание.

Если бы кто-нибудь сказал мне в этот час, что скоро я буду подниматься вновь, что подвергнусь ещё большим лишениям, и вновь буду подниматься, пока не буду стоять наверху, я счел бы его сумасшедшим.

«Лагерь 2» превратился в радостный палаточный город в снегу и служил отныне вторым «Базовым лагерем» для штурмовых команд.

Райнхольд и я – в одной связке, отправились в путь 10 апреля, уже давно было пора покинуть лагерь.

После нескольких дней бездеятельного сидения в лагере мы были полны нетерпения. Нам нужно было стать активными, нужно было что-то делать. Я чувствовал себя в великолепной форме. Мы прошли вверх до «лагеря 2» и 11 апреля были уже на стене Лхоцзе. Мы вновь вступали в область целины, так как до сих пор до нашей команды никто ещё не был здесь наверху. Наша задача – отыскать хорошую безопасную площадку для лагеря, поставить первые палатки и навесить перила на пути к лагерю. Мы навесили перила. Это был дьявольски тяжелый труд на чистом стеклянном льду. Мы могли продвигаться вперед только на передних зубьях кошек. Ветер сдул весь снежный покров; вперед продвигались очень медленно.

Мы приняли решение пройти традиционную площадку для «лагеря 3» на склоне Лхоцзе, поскольку она казалась нам слишком лавиноопасной. Но у нас не хватало веревок, чтобы закрепить перила на всём пути до места обычного лагеря 4, на высоте 7.200 м. Я спустился вниз после того, как на высоте 7.000 м мы израсходовали всю веревку, в то время как Райнхольд с двумя шерпами поднялся ещё на 200 м, чтобы разведать путь.

Итак, мы расстались в «лагере 2», это было 13 апреля. Райнхольд с двумя шерпами продвинулся до высоты 7.800 м. Я же спустился в базовый лагерь.

Позже, 15 апреля, Райнхольд также вернулся. В то время как Роберт Шауер с двумя шерпами продолжал работать наверху. 17 апреля он достиг Женевских скал.

В своем дневнике я записал: «18 и 19 апреля пурга и сильный снегопад». Погода снова ухудшилась. Работа по организации страховки (по обработке пути) приостановлена и изможденные люди вернулись в «Базовый лагерь», но 20 апреля буря стихла, прорвалось солнце и погода обещала быть снова прекрасной

Сразу после завтрака я отозвал Райнхольда в сторону: «Как ты считаешь – следует ли нам отважиться на первую попытку?» – «Почему бы нет?» – последовал его ответ. «В конце концов, мы имели право на первый штурм вершины» .

Это право означает также известное обязательство, поскольку остальная команда относилась к этому естественно с пристрастием и хотела также подниматься наверх. Любое промедление с нашей стороны задержало бы все предприятие. Когда мы сообщили о нашем решении всем, мы встретили единодушное одобрение... Исходя из опыта, связка-двойка лучше всего оправдала себя при штурме вершины.

21 апреля мы оставили «Базовый лагерь» и поднялись в сопровождении трех шерпов в «лагерь 1». Мы шли не спеша, не надрываясь, чтобы по возможности лучше привыкнуть к высоте.

В моем дневнике запись: От «Базового лагеря» до «лагеря 1» – около 2-х часов» . И добавка: «Самочувствие очень хорошее» . На следующий день мы дошли не спеша до «лагеря 2» и провели там очень холодную, но спокойную ночь. 23 апреля мы поднялись по склону Лхоцзе, который между тем был полностью обеспечен необходимой страховкой, в «лагерь 3». Я чувствовал себя великолепно. Вечером я был голоден. Я вытащил банку сардин в масле и съел её за один приём. Через некоторое время почувствовал легкую тошноту и чувство тяжести в области желудка. Вначале я не обратил на это никакого внимания, относя эти недомогания на влияние высоты. Все же мы находились по ту сторону границы в 7.000 метров! Моё состояние ухудшалось все больше и больше. У меня выступил холодный пот, под языком собиралась слюна; я вынужден был выйти из палатки, так как меня рвало.

Меня словно вывернуло всего наружу. Желудок и глотка горели огнем. Стало ясно, что у меня было сильное пищевое отравление. Когда из меня вышла вся горькая желчь, я заполз ослабевший до смерти в спальный мешок. Я знал: на этот раз я не достигну вершины.

На этот раз, а может быть, – вообще никогда. Высота, тошнота, боль, потеря жидкости и напряжение во время рвоты – само по себе уже смертельная опасность. Идти дальше без кислорода было бы чистым безумием. И ко всему прочему к утру поднялась пурга.

«Мои дела плохи, Райнхольд» , – сказал я – «Вероятно, я испортил желудок сардинами в масле. Я не смогу идти. И ты тоже возвращайся. Погода будет плохой. Пурга. Слишком опасно» .

Я думаю, он был очень разочарован, но не сказал ничего. Достичь вершины один он не сможет. Но и спускаться он тоже не хотел. Поэтому он хотел дойти до Южной седловины и там, на высоте 8.000 м, соорудить «лагерь 4».

Итак, он отправился с двумя шерпами. У него было с собой две палатки, два примуса, один газовый баллон, прочее снаряжение и продукты питания. Я чувствовал себя скверно, но хотел непременно спуститься из-за плохой погоды с тем, чтобы дождаться Райнхольда в «Базовом лагере». Наша первая попытка восхождения на вершину потерпела неудачу. Теперь попытаются сделать это другие.

Мы оба были на волосок от гибели, разделившись в этот день. Поднявшаяся пурга закручивала снег, и вскоре три фигуры исчезли из поля зрения.

После этого я начал спускаться. С каждым шагом я становился слабее. Изнуренный я то и дело опирался на ледоруб и отдыхал несколько секунд, прежде чем продолжить спуск по желтым веревочным перилам. Я чувствовал, что если я не буду спешить, то у меня не хватит сил дойти в спасительный лагерь.

Появился туман, такой густой, что когда я добрался до подножья склона Лхоцзе, где заканчивались перила, то ориентировался с трудом.

В непробиваемой снежной пурге я потерял ориентацию, не зная куда идти: влево или вправо... Наконец я встретил один из маркировочных флажков и, спустя примерно час, прибыл в «лагерь 2».

Когда я, спотыкаясь, один подходил к лагерю, у моих товарищей были испуганные лица.

Должно быть, я выглядел ужасно. А что стало с Райнхольдом? Я не знал этого. Но было ясно, что он и два шерпа боролись за жизнь там, наверху, на Южной седловине.

27 апреля в «Базовый лагерь», шатаясь, пришел древний бородатый мужчина, сопровождаемый двумя мальчиками с лицами стариков. Райнхольд Месснер и два его шерпа. Две ужасные ночи без кислорода на высоте свыше 8.000 метров оставили на них следы. Шерпы были скорее мумиями, чем живыми, в то время как Райнхольд Месснер, который двигался все время в замедленном темпе, мог ещё сообщить, что произошло. Он говорил при этом очень медленно, и его голос звучал словно издалека.

Они продвинулись до Южной седловины, до площадки предусмотренной для «лагеря 4».

Но уже на пути их полностью захватила буря. С невероятными усилиями Райнхольду и двум шерпам все же удалось кое-как поставить палатку. Однако, после этого у них уже не было сил. Шерпы были полностью апатичны, они считали, что умрут. Райнхольд попытался поддержать их дух, хотя сам устал до невозможности. Но он единственный знал, что если они заснут, то умрут от переохлаждения. Когда неожиданно с громким треском порывом урагана разорвало палатку, их положение стало почти безнадежным. И все же Райнхольду удалось на время заштопать палатку. Он вскипятил чай и вливал его в шерпов, которые в паническом страхе залезли в спальные мешки и больше не двигались. Он сам также выпил, сколько мог, горячего напитка. У них было ограниченное количество продуктов и их ни в коем случае не хватило бы для длительного пребывания. У них не было с собой и искусственного кислорода… Райнхольд и двое сопровождающих его провели в «лагере 4» две ночи и один день. Большую часть времени Райнхольд потратил на то, чтобы помешать заснуть обоим шерпам. Он ворчал на них, угрожал и ругал, и вновь расталкивал и будил их.

Мы оставались в лагере до 1 мая, позволили себе окончательно придти в себя и, наконец, стали в такой фантастической форме, в какой не были на протяжении всей этой экспедиции. Полагаю, только сейчас я был по-настоящему акклиматизирован. Это относились и к Райнхольду, который, буквально, расцветал с каждым часом. Погода была великолепной, и для нас обоих было ясно: сейчас или никогда.

2 мая мы были вторично готовы к штурму вершины. На этот раз мы должны это сделать. В случае второго провала у нас не будет ни моральных, ни физических сил, чтобы предпринять третью попытку. Но и на этот раз мы были осторожны в наших предсказаниях при прощании с лагерем. Мы никогда не утверждали: «Мы покорим Эверест без кислорода». Самое большее мы говорили: «Мы хотим попробовать», что для Райнхольда означало не меньше, как: «В любом случае я попытаюсь идти до границы возможного».

В одном мы были очень определенны и постоянно подчеркивали это: «Ни в коем случае мы не пойдем на Эверест с кислородом. Если будет невозможно идти дальше без дыхательной маски, мы повернем назад. Мы откажемся». Это было нашей философией, и эту точку зрения мы уяснили раз и навсегда. Для других и для себя.

Мы поднимались без отдыха, оставив позади «лагерь 1», и сразу же пошли вверх к «лагерю 2». В этот день было жарко. В тени палатки мы измерили температуру – плюс 42 градуса. Воздух не шелохнется. На вершине также было безветренно, что способствовало победе команды Найрца.

В «лагере 2» мы услышали по рации сообщение Найрца об успехе. Перекрывающие друг друга голоса врывались в микрофон. И мы в ответ заорали, перебивая друг друга, и до безумия радовались вместе с ними.

Мы радовались за них и за нас, поскольку идеальные погодные условия равным образом обещали нам удачу.

Мы в нормальном темпе, не торопясь, поднимемся в «лагерь 3». Эрик Джонс хотел бы пойти с нами. Он хочет поснимать для кино. Возьмём двух шерпов. Они должны будут нести кое-что из нашего снаряжения и, возможно, помогут пробивать ступени на пути от «лагеря 3» к «лагерю 4».

6 мая за 4 часа мы поднялись в «лагерь 3». Путь был дальний и крутой, но он был уже знаком нам. Мы шли, совершенно не напрягаясь, и я отбросил далеко все сомнения. Как-нибудь, думал я, пройдем.

Путь к «лагерю 3» был с давних пор своего рода пробным камнем. Мы потратили на подъём всего четыре часа. Такое время не было достигнуто никем из наших спутников даже приближенно. Эрик Джонс, шедший также с нами, был в пути восемь часов.

Хорошее предзнаменование. Мы чувствовали, что на этот раз нам может повезти. Мы ели суп и пили громадное количество чая. Выпили, так сказать, в запас, так как чем выше мы заберёмся, тем труднее будет растопить достаточное количество снега на примусах. Впрочем, делать было почти нечего, и говорить тоже почти не о чем.

Единственная забота – как можно больше спать. Райнхольд и я, оба взяли с собой снотворные средства.

Вместе с Эриком Джонсом очень рано утром 7 мая мы оставили «лагерь 3» и отправились на утомительный участок подъема через Южную седловину к «лагерю 4». С безоблачного неба сияло солнце, и мы чувствовали себя ещё бодрыми и сильными.

Ночной ветер намёл высокие сугробы снега и мы шли, проваливаясь выше колен. При этом нам, прежде всего, помогал наш любимец шерп – Тати. Эрика Джонса мы вскоре потеряли из виду. Он продвигался со своей камерой далеко не так быстро. И мы также начали постепенно ощущать высоту. Не удивительно, тем временем мы перешли границу 7.000 метров. Усталость переходила на ноги и делала их тяжелыми, как свинец. Дыхание было коротким и поверхностным и было такое чувство, что вообще не продвигаешься вперёд.

И на этот раз мы сделали своё дело через четыре часа. Мы прилично выдохлись, когда показался лагерь на Южной седловине. Ожидая Эрика, вскипятили чай. Но Эрик не появлялся. Он либо не очень спешил, либо повернул назад. Прошло 2 часа… Три… О нём всё ещё ничего не известно. Мы начали серьезно беспокоиться. В конце концов, он шел, как и мы, без кислорода. Надеемся, что он не заработал коллапс.

Однако Эрик, вел себя как настоящий англичанин. Он появился ровно в 5 часов (время традиционного английского чаепития) изнурённый – упал и выдохнул: «Пожалуйста, чаю!». Он затратил на это расстояние восемь с половиной часов. Он был смертельно измотан и, несмотря на это, был склонен к шуткам. В пути его соблазнила женщина – йети, утверждал он, не моргнув глазом. Но потом он всё же сознался, что порою думал, что уже не дойдет наверх до нас.

Было ясно одно: связка – тройка с ним очень обременит наше восхождение. Мы не можем позволить себе тратить так много времени, не подвергая себя опасности. Эрик сознавал это и отказался от предложения использовать два кислородных баллона, которые были занесены на Южную седловину для нас. Это было бы для него не достаточно спортивно. Лучше он останется в лагере и снимет для кино только наш уход и возвращение.

Ночь была холодной. Несмотря на тройные спальники, у нас сильно мерзли руки и ноги. Мы прижались как можно плотнее друг к другу. Я снова задавал себе вопрос, как собственно смог Райнхольд выдержать две ураганные ночи здесь вверху без последствия для здоровья.

О сне нечего было и думать, и в 3 часа утра Райнхольд был уже занят приготовлением чая. Мы хотели принять еще 3-4 литра жидкости. Но он потратил бесконечно много времени, пока превратил нужное количество снега в чай.

Между тем было уже полшестого. Мы собрались и одели кошки в палатке; затем вышли наружу. Это было 8 мая 1978 года. Сегодня мы хотели либо сделать вершину, либо отказаться от неё навсегда, ибо при любых обстоятельствах мы хотели избежать ещё одной ночевки между Южной седловиной и главной вершиной в отличие от других. Итак, мы должны будем преодолеть недостающие 848 метров по высоте единым огромным усилием.

По крайней мере, у нас есть одно преимущество. Нам не нужно беспокоиться, хватит ли кислорода. Однако, одновременно я должен был удивляться собственной глупости. Уже уходя, я почувствовал, как начинаю страдать от высоты. Я стал медлительным, а мои ноги свинцовыми, и у меня не было абсолютно никакого воодушевления. Если всё это обострится, то я не дойду даже до Южной вершины.

Я целиком и полностью сконцентрировался на восхождении, регистрируя каждый свой шаг, и пытался распределить свои силы и использовать их экономно.

О возвышенных помыслах или чувствах не могло быть и речи. Мой кругозор был очень узким, ограничивался самым необходимым. Я видел только свои ноги, только следующие предстоящие шаги и зацепки и двигался, словно автомат. Я полностью отключился и думал только о следующих пяти метрах впереди меня. Я думал не об Эвересте, не о нашей цели. Было важно только то, что я оставил позади эти пять метров. Больше ничего. Если же я и думал о чём-то другом, так это о том, как охотно бы пошел отсюда вниз. Мне всё больше не хватало воздуха. Я был близок к удушью. Я вспоминаю ещё, что единственное слово проносилось в голове в такт моим шагам: «Вперед, вперед, вперед…». Словно тибетское заклинание. Я переставлял ноги механически…

В этой первой фазе восхождения Райнхольд получил небольшое преимущество. В то время как я был занят тем, что будил Эрика Джонса, мой партнер уже вышел вперед. До Южной вершины мы хотели идти не связываясь. Для самого верхнего участка Райнхольд нёс на своём рюкзаке 15 метровый конец веревки. У меня была камера, запасная одежда, очки, а также кое-что из еды.

Я увидел Райнхольда незадолго до начала крутого взлета, ведущего вверх к ЮВ гребню. Он сидел на скальной площадке и смотрел мне навстречу. Отсюда мы прокладывали следы, сменяя друг друга. Склон, на котором мы находились, был настолько заметен снежными завалами, что мы погружались выше колен. К тому же появился туман, настолько плотный, что мы боялись потерять друг друга из виду… Иногда я останавливался, вбивал ледоруб в снег, опирался на него четверть или полминуты, жадно хватал воздух, словно рыба на суше, и пытался отдохнуть. После этого ясно почувствовал, как мои мускулы наливаются с новой силой и я мог пройти ещё десять или двадцать шагов.

Странным образом, после того, как я преодолел несколько сот метров по высоте, я уже не ощущал вялость. Наоборот, было как-то легче идти. Может быть причина в том, что мы всё же несколько лучше привыкли к этой трудно представляемой высоте.

Естественно, переход по глубокому снегу пожирал невероятно много сил. Поэтому там, где была возможность, мы переходили на обледенелые скалы, где ветер сдул снежный покров. Хотя лезть по обледенелым скалам технически было сложнее, чем пробивать ступени в глубоком снегу, нам давалось это легче. Мы настолько вынуждены были концентрироваться на каждом шаге, каждой зацепке, что у нас не оставалось времени думать об утомлении.

Через четыре часа, около половины десятого мы стояли перед палатками «лагеря 5» на высоте 8.500 метров. До этой высоты дошел также Нортон, также как и мы, без кислорода. Отныне мы вступали на абсолютную целину. Мы были полностью предоставлены самим себе. Если с нами что-нибудь произойдёт, то никакая спасательная группа не сможет подойти, чтобы помочь нам, ни один вертолёт, ничто. Самый незначительный инцидент означает верную смерть.

Райнхольд и я часто говорили о том, что в этой последней базе будет невозможно, оказать друг другу взаимную помощь, если что-то случится. Хотя мы были невероятно близки друг другу, и составляли неразрывное целое, всё же мы были единодушны: если один из нас попадет в беду, другой должен непременно попытаться, не взирая ни на что, спасать себя. Незначительных оставшихся сил, навряд ли хватит для самого себя. Любая попытка спасения или оказания помощи другому была заранее обречена на провал.

Я сидел перед маленькой палаткой, которая со стороны горы была вдавлена в снег, а в это время Райнхольд отчаянно пытался разжечь примус в палатке, чтобы приготовить чай. Я прижался к стенке палатки, чтобы отдохнуть в месте, защищенном от ветра, и пристально смотрел в туман. Иногда на какое-то мгновенье стена тумана разрывалась, и далеко под собой я видел долину Молчания, я видел Лхоцзе и вновь смотрел вверх к Южной вершине, где огромный снежный флаг, указывал на то, что там вверху господствовал намного более сильный ветер, чем у нас в «лагере 5».

Погода, несомненно, ухудшится. Период хорошей погоды заканчивался. Возможно, вместе с ним заканчивалась и наша попытка восхождения на вершину, и наша экспедиция на Эверест срывалась раз и навсегда. Ибо я чётко чувствовал, второй раз я не поднимусь сюда. Уже сейчас у меня было огромное желание повернуть назад. Организация бивака здесь в «лагере 5», в ожидании возможно лучшей погоды совсем исключалось. Тогда мы, вероятно вообще не смогли бы выйти из палатки. И ни в коем случае у нас уже не будет физических или духовных сил, идти дальше вперед. Нашей энергии, самое большое, хватит на спуск. Продолжение восхождения в таких условиях было бы «дорогой без возврата».

Конечно ни у Райнхольда, ни у меня не было времени думать об этих опасностях. Стремление идти дальше преобладало над всем, оно победило желание повернуть обратно или, по крайней мере, заснуть. Во всяком случае, мы хотели идти дальше вверх, хотя бы до Южной вершины, высотой 8.720 метров. Покорение Южной вершины без кислорода было бы также грандиозным успехом. Оно явилось бы доказательством, что когда-то станет возможным добраться и до главной вершины только за счет человеческой силы. Мои размышления продолжались ровно полчаса, пока Райнхольд готовил чай. Мои соображения были и его соображениями. Мы без слов обменялись ими и были едины в том, чтобы продолжить штурм вершины. Мы вновь отправились в путь. Хорошую помощь в смысле ориентации нам оказали следы от предыдущих восходителей, которые можно было ещё видеть на снегу.

Облака набегали с ЮЗ из угла плохой погоды Гималаев. Мы ещё больше должны были спешить, так как это не предвещало ничего хорошего. Мы находились в нижнем пределе потока неистового ветра скоростью 200 километров в час… Райнхольд и я фотографировали и снимали при первой возможности. При этом мы должны были снимать наши солнцезащитные очки и верхние рукавицы. С каждым разом становилось труднее снова натягивать рукавицы. Но последствием их отсутствия явилось бы быстрое отмирание и обморожение рук.

Поскольку дальнейшее движение по глубокому снегу было уже невозможно, мы свернули влево на ЮВ гребень. Стена обрывалась здесь на ЮЗ на 2.000 метров. Неверный шаг и мы упадем вниз в долину Молчания. Свободное лазание на грани жизни на разрушенных скалах без веревки требовало исключительной собранности. Райнхольд шел рядом. До Южной вершины я шел первым. Совершенно незаметно мы прошли через облака и вдруг оказались на предвершине горы, так сказать, на последней станции перед нашей целью, и в этот момент ураган со всей силой обрушился на нас.

Наши физические резервы были израсходованы. Мы были настолько выкачены, что у нас почти не было уже сил пройти за один раз пять шагов. Мы должны были останавливаться снова и снова. Но ничто на свете не могло нас теперь удержать.

Мы связались друг с другом, поскольку на вершинном гребне были большие карнизы, как уже описывал Хиллари, правда в случае опасности веревка не помогла бы нам.

Мы тащились вперёд в темпе червяка, доверившись только своему инстинкту. Солнце блестело на снегу, и воздух над вершиной был такой интенсивной голубизны, что казался черным. Мы были совсем рядом с небом. И мы своими собственными силами поднялись сюда, сюда к месту пребывания богов.

Движением руки Райнхольд показал мне, что теперь он хочет идти впереди. Он хотел заснять, как я буду подниматься по гребню, а подо мной бушующее море облаков.

Он должен был снять очки, чтобы лучше установить камеру. Я заметил, что его глаза выглядели воспаленными. Но я не придал этому значения, также как и он. На высоте 8.700 метров, не выше, мы, очевидно, достигли такой точки, где отказали нормальные функции мозга или, по крайней мере, сильно ограничились.

Несмотря на эйфорию, физически я совершенно выбился из сил. Я шел уже не по собственной воле, а чисто механически, словно автомат. Я уже не осознавал сам себя и мне казалось, что здесь вместо меня идёт совсем другой человек. Этот другой дошел до ступени Хиллари, того очень опасного взлёта на гребне, поднимался и тащился выше, по ступеням, выбитым предшественниками.

Он ступил одной ногой в Тибет, а другой – в Непал. Слева – отвес в 2.000 метров в сторону Непала, а справа – на 4.000 метров – в Китай. Мы были одни – друг и я. Райнхольд, хотя и связанный со мной коротким куском веревки, больше не существовал.

И тогда я начал молиться: «Господи, позволь мне невредимому дойти до вершины. Дай мне силы остаться в живых. Не дай мне пропасть здесь наверху». Я полз на коленях и локтях дальше и невероятно молился, как никогда прежде в своей жизни. Это словно было разговором с глазу на глаз наедине с высшим существом. И вновь я увидел себя ползущим дальше, ниже меня, рядом со мной, выше и выше. Он двигал меня на высоту. А затем я вдруг снова стоял на своих ногах. Я очнулся. Я стоял на вершине.

Это было в 13:15 8 мая 1978 года. И здесь снова был рядом Райнхольд, его камера и трёхногий китайский топографический знак.

Мы пришли. Мы бросились друг другу на шею, всхлипывая и заикаясь, что-то лепетали и не могли успокоиться. Слёзы текли из-под очков по бороде. Мы вновь и вновь обнимались, прижимая друг друга и снова бросались друг другу на шею, смеясь и плача одновременно. Мы были спасены и освобождены. Избавлены от нечеловеческого принуждения подниматься дальше.

После слёз и освобождения пришли пустота, печаль, разочарование. Что-то было отнято у меня, что-то, что было для меня очень важным. Что-то, что наполняло меня, было пройденным, и я был изнурен и пуст.

Никакого чувства триумфа или победы. Я смотрел на окружающие горные вершины: Лхоцзе, Чо-Ойю. Панорама Тибета была закрыта облаками. Я знал, что стою теперь на самой высшей точке земли. Но мне было это безразлично. Теперь я хотел только одного: назад, назад в тот мир, из которого пришел. Насколько можно быстрее. Я отрезал от веревки, которой я все ещё был связан с Райнхольдом, конец длиной в 1 метр и прочно закрепил на китайском топографическом знаке, в качестве доказательства того, что мы были здесь наверху.

Спуск не представлял собой ничего героического, в такой же степени, как и подъем. На пути вверх мной руководила сила, которую я не могу определить, а вниз я бежал, гонимый властью, которую я очень хорошо могу описать: это было чистая воля выжить. В одно мгновение я оставил за собой ступень Хиллари, пересек вершинный гребень и начал взбираться на контрвзлёт перед Южной вершиной.

И здесь произошло то, с чем я уже был знаком по опыту прежних экспедиций: на спуске почти невозможно преодолеть даже незначительный взлет. «Сил больше нет» – подумал я, опускаясь в снег перед Южной вершиной. Я поз вверх буквально на четвереньках. Я достиг Южной вершины, обернулся и увидел Райнхольда, который как раз прошел ступень Хиллари. На Южной вершине я решил спуститься не по обычному пути через ЮВ гребень, а «съехать», как это называется на языке специалистов по восточному склону. Я сел на снег и просто заскользил по крутому склону вниз, используя ледоруб в качестве руля. Ногами я тормозил. Однако перед этим я прочертил клювиком ледоруба на снегу три или четыре стрелки в направлении движения, чтобы тем самым показать Райнхольду мой путь спуска.

Он видел, наверное, эти стрелки, но не захотел подвергать себя риску и избрал утомительный путь по гребню. Я же, в противоположность этому, не думал о лавинной опасности и о том, что ниже меня стена круто обрывалась на 4.000 метров вниз. Расстояние в 200 метров по высоте от «лагеря 5» я преодолел, скользя на «пятой точке». После чего встал, пересек ЮВ гребень и повторил маневр от «лагеря 5». Правда, теперь, я должен быть осторожнее потому, что мне приходилось время от времени останавливаться и спускаться по скальным стенам, которые мы проходили на подъеме. Странным образом, я не чувствовал облегчения с постоянным уменьшением разреженности воздуха. Напротив, у меня было чувство, что мне ещё больше не хватает воздуха, чем при подъеме. Мои ноги дрожали на скальных участках и сердце бешено колотилось. Незадолго перед Южной седловиной, то есть совсем недалеко от цели я спрыгнул со скал на снег. При этом сошла снежная доска. Теперь все шло быстрее, чем мне хотелось. Я перевернулся несколько раз, потерял ледоруб, защитные очки, мои кошки сорвало с ботинок. Кошки я позднее нашел. Они висели на укрепляющих ремнях. В какой-то миг я почувствовал колющую боль в правой лодыжке. Я, вероятно, ударился о камень. Однако, несмотря на такой бурный спуск, я прибыл вниз невредимым. А здесь был ещё Эрик Джонс. Он наблюдал мой головокружительный спуск и опасался при этом худшего. Он полагал, что сход снежной доски разовьется в лавину, из которой уже не выберешься. Он покинул лагерь и пошел навстречу, чтобы помочь мне. К его большому удивлению я встал и с трудом заковылял ему навстречу.

Я обнял Эрика и пролепетал: «Мы взошли на Эверест без кислорода». Вновь я был растроган до слёз. На этот раз от изнеможения. Но Эрик не мог разделить моего умиления. Он только посмотрел на меня с неописуемым выражением лица. Так, вероятно, должен смотреть тот, кому повстречался призрак. Только немного позднее я понял почему. Я должен был выглядеть ужасно. Я разбил лоб, и он кровоточил. Я потерял очки. И мои глаза были заклеены льдом. Мой нос был темно-синим, почти черным от холода, а борода – белоснежной ото льда. Истощенный я выглядел, как живой труп. Точно также выглядел Райнхольд, когда, пришел, пошатываясь в лагерь полчаса спустя. Я упал в палатку, схватил рацию и заорал в неё: «Мы были без кислорода на вершине». Мне было безразлично, слышал меня кто-нибудь или нет. Я просто должен был кричать в мир. Но «Бык» находился в этот момент в «лагере 2» у рации, которая была включена все время на «прием», на случай нашего возвращения. Он ответил мне звериным криком. По рации я слышал колоссальный шум в лагере.

В 1 час 15 минут я стоял с Райнхольдом на вершине. Через четверть часа я начал спуск. А сейчас я узнал от Эрика, что времени было около половина третьего. Таким образом, путь от вершины до «лагеря 4» я проделал ровно за час – на подъем нам потребовалось почти восемь часов.

Райнхольд пришел на полчаса позднее. Я не знаю, каким образом он нашел лагерь. Это было подлинным чудом, потому что у него была снежная слепота. Его глаза были красными от воспаления, и он не мог даже различить чашку с чаем, которую я протянул ему. У меня самого была однажды обычная снежная слепота. Но у Райнхольда это превосходило все, что я видел до сих пор. К тому же появились резкие боли в глазах, которые доводили Райнхольда почти до сумасшествия. У нас под рукой не было ни глазной мази, ни обезболивающих средств. Либо вверх не захватили никаких медикаментов, либо их израсходовали и больше не пополнили. У меня были только мои обычные, правда, сильно действующие, болеутоляющие таблетки, которые я всегда вожу с собой. Три из них я дал Райнхольду, которому становилось всё хуже и хуже.

Ночью Райнхольд кричал от боли. Он всхлипывал и плакал. «Петер не оставляй меня одного. Прошу тебя, ты должен остаться со мной!.. Не спускайся один, без меня», – просил он меня все снова и снова. Он думал, естественно, о нашем уговоре, что в подобном случае здоровый должен попытаться спасать себя. Но меня не нужно было об этом и просить, для меня это было само собой разумеющимся. «Я не оставлю тебя одного, Райнхольд. Прошу тебя, верь мне. Я останусь с тобой. И мы вместе сойдем вниз. Мы совершенно определенно спустимся. И к тому же нам поможет Эрик».

Правда, я умолчал о том, что состояние Эрика было также не очень хорошим. Он поморозил пальцы рук и ног, и под воздействием высоты стал вялым и апатичным. Определенно, он не будет большой помощью – чего доброго ему самому потребуется помощь.

Я был совсем один с ответственностью за обоих моих друзей. Также как Райнхольд был тогда один с ответственностью за обоих шерпов. И точно как тогда, совершенно неожиданно началась сильная буря. Она свистела и завывала над Южной седловиной, хватала и трясла маленькие палатки. Плюс к этому ещё всхлипывания и умоляющие просьбы Райнхольда. И снова я молился. На этот раз за друга.

Я помог Райнхольду одеться и в 6 часов утра – это было 9 мая, мы покинули палатку. Только теперь я заметил, что сам видел всё расплывчато. Итак, больше ничего не остается кроме спуска вниз. Райнхольд и я оставили лагерь первыми, Эрик следовал за нами шаг за шагом, на ощупь спускались мы по Южной седловине в направлении Лхоцзе. Буря обрушилась на нас со всей силой и, казалось, стало ещё холоднее. Однако теперь я был ответственным не только за себя одного, и это отвлекало меня от собственных бед.

Мы добрались до перил, которые были навешены на склоне Лхоцзе, прищелкнули страховочные карабины на веревку и почувствовали себя несколько в безопасности, поскольку теперь нам не нужно было самим искать путь, и мы могли следовать по веревкам, закрепленным на скалах и льду. Прежде чем начать спуск по вертикали нам следовало преодолеть два длинных траверса по стене. Несмотря на жалкое состояние, Райнхольду удалось спуститься в «лагерь 2» своими собственными силами. Хотя он не владел собой, все же он прошел стену с фантастической надежностью… Я не мог помочь ему при спуске, не мог помочь и Эрик, которому самому нужно было отчаянно бороться… «Лагерь 3» мы достигли рано утром. Было пусто. Мы просто залезли в палатку и надеялись, что скоро взойдет солнце и согреет нас.

Во время небольшой паузы в «лагере 3» мы отдохнули совсем незначительно. Я всё ещё был смертельно изнурен и у меня ещё дрожали ноги. Но нужно было спускаться и перспектива дойти в недалеком будущем до передвижного «Базового лагеря», заставляла нас держаться. Поздно после обеда мы вновь были на склоне Лхоцзе. Перила привели нас до подножия стены. Затем мы должны были преодолеть пологий, но очень трудный участок пути. Мы больше не связывались, но я все же протянул Райнхольду свою лыжную палку, чтобы он смог за неё крепко держаться. Так я осторожно вел его по льду мимо бесчисленных ледовых трещин. Он все ещё почти ничего не видел, и то и дело должен был останавливаться и отдыхать.

«Больше не могу, я не пойду дальше» – говорил он. Он видел ледовые трещины там, где их не было, и страдал галлюцинациями. Но мы не должны были задерживаться. Мы все ещё не выбрались из зоны опасности, зоны смерти. Если в пути нас захватит врасплох ночь – мы пропали. Ни Райнхольд, ни я не перенесли бы ночевки под открытым небом, для этого мы были слишком ослабевшими. Нам просто необходимо было продолжать идти. И как тогда Райнхольд подгонял шерпов, так теперь я торопил его. Я не позволял ему останавливаться, заставлял его идти вперед и гнал всякий раз, как только он хотел сдаться. При этом я охотнее всего сел бы рядом с ним. Я должен был притворяться сильным и смелым, хотя сам выбился из сил.

У меня болело всё тело, и ушибленная лодыжка причиняла адские мучения на каждом шагу, мозг словно горел огнем.

Если уж мне было так жутко плохо, то насколько хуже должно было быть Райнхольду, полностью беспомощному и целиком полагающемуся только на меня.

Так мы шли, больше спотыкаясь и падая, нежели продвигались два с половиной часа, пока, наконец, перед нами не вынырнули, словно фата Моргана, пестрые палатки передвижного «Базового лагеря». Ликующие, готовые оказать помощь, заботливые шерпы бросились нам навстречу. Был чай, много чая и снова чай. Мы были настолько высохшими… наши лица напоминали лица стариков.

«Для меня очевидно: единственный способ прочувствовать восьмитысячник — это взойти на него без дополнительного кислорода»

Иван Вальехо (Ivan Vallejo ), известный альпинист-высотник из Эквадора, был удивлен, разочарован и встревожен тем, что увидел этой весной на склонах Эвереста, где он возглавлял команду молодых эквадорских альпинистов «We Ecuador» («Мы — Эквадор»). Трое из четверых участников этой команды достигли вершины Эвереста без использования дополнительного кислорода.

Совершив более 20 экспедиций на восьмитысячники, Иван Вальехо заработал репутацию отличного высотного альпиниста. Он зашел на все 14 высочайших вершин за 11 лет — в период с 1997 по 2008, став при этом седьмым человеком в мире, совершившим это без применения дополнительного кислорода. После нескольких лет отдыха, последние 2 года он является руководителем группы молодых альпинистов «Мы — Эквадор».

Иван Вальехо и участники экспедиции «Мы — Эквадор»

В прошлом году он пережил трагедию на Манаслу, когда под лавиной погибло 12 человек. Весной 2013 он возглавил экспедицию, трое из четверых участников которой достигли вершины Эвереста без использования дополнительного кислорода.

Но столпотворение, кучи мусора, отношение шерпов и некомпетентность многих участников экспедиций — все это очень отличается от картины, которую он видел во время своих предыдущих восхождений на Эверест (в 1999 по Северному склону и в 2001 — с юга, оба раза без дополнительного кислорода). Настолько, что в интервью Иван Вальехо заявил, что у него нет планов возвращаться на Эверест после сезона 2013 года, когда разрыв между (коммерческим высотным) туризмом и альпинизмом на Эвересте стал заметен как никогда раньше.

«Если я и вернусь в Гималаи, это будут новые места, где я еще не был».

В: Что ты увидел на Эвересте в этом сезоне?

О: Впервые я попал на Эверест весной 1999, а вот вернулся туда через 14 лет. Я нашел Эверест полностью изменившимся, не саму гору, а все, что ее окружает. Я больше не хочу возвращаться в Гималаи, не хочу возвращаться на Эверест, и думаю что никогда не вернусь на восьмитысячники. Эта гора стоила мне очень многого, особенно психологически. Я рад, что помог четырем парням из Эквадора, и удовлетворен результатами экспедиции, несмотря на все происходящее на склонах Эвереста. Если я и вернусь (в Гималаи), то только чтобы посетить новые места.

В: Во всем виноваты коммерческие экспедиции?

О: Коммерческие экспедиции имеют как хорошие, так и плохие стороны. Хорошо то, что они дают возможность зайти на вершину тем, кто не может организовать экспедицию полностью самостоятельно. Но , и приближаются времена, когда гора будет полностью оккупирована ими. Когда условия на маршруте не идеальны, этот карточный домик рушиться и последствия могут быть очень тяжелыми.

Но главный недостаток — это отношения между людьми. Я не знаю, что происходит с людьми в толпе, что меняет их отношение к другим и делает более нервными. Возможно, конкуренция и желание достичь вершины. И в результате мы видим другой (чем 15 лет назад) Эверест.

Так же я с большим сожалением увидел, что за несколько лет БЛ на Северной стороне Эвереста превратился в огромную свалку. У Лагеря 1 (7100 м.) более-менее чисто, но вокруг Лагеря 2 настоящая свалка. В шутку, можно сказать что нет необходимости забрасывать в туда газ, сублиматы и снаряжение — все это можно найти там на свалке. Очевидно абсолютно безответственное отношение некоторых коммерческих экспедиций к этой проблеме. На северной стороне Эвереста поднималась китайская экспедиция из 15-20 человек, и после них осталось столько мусор, сколько я не видел раньше в горах.

Из-за этого я всерьез решил не возвращаться в Гималаи. Я уже сделал то, что хотел. Я вернулся сейчас с парнями из «We Ecuador», но я покидаю Гималаи с неприятным осадком, к сожалению.

Одна из моих любимых фотографий — та, где я стою в обнимку с двумя шерпами на вершине Макалу.

В: Что ты думаешь об в Лагере 2?

О: Будучи в БЛ, я с огорчением узнал об этой истории, случившейся с Симоне Моро и Ули Штеком. Меня очень удивило такое отношение шерпов. Я общался с шерпами начиная с 1995 года и никогда не ожидал от них подобной реакции. Я много размышлял — и я не могу найти оправдания такому агрессивному поведению шерпов. Это противоречит моему представлению о шерпах, как о миролюбивых людях… Возможно, дело в психологической нагрузке от тяжелой и опасной работы.

В: Ты и твоя команда сталкивались с подобным отношением?

О: С нашей стороны (на Северном склоне Эвереста), много коммерческих экспедиций, и иногда возникает напряжение, так как места не очень много. Мы были вынуждены делить место с американской экспедицией. К сожалению, у нас возник конфликт с одним из участников этой экспедиции, и попытка разрешить ситуацию привела к стычке одно из их шерпов с нашим участником. Я не понимаю, как это могло произойти. Мы попытались разрешить ситуацию, и получилось что единственный способ это сделать — это применить силу. Это не укладывается в моей голове.

В: Случалось ли такое раньше?

О: Нет, у меня всегда складывались хорошие отношения с ними (шерпами). Одна из моих любимых фотографий — та, где я стою в обнимку с двумя шерпами на вершине Макалу. У меня остались отличные воспоминания о них, но каждое правило имеет исключение, и я надеюсь, что этот случай (с Симоне Моро и Ули Штеком) — это исключение.

«Если ты считаешь себя спортсменом, ты должен идти без дополнительного кислорода. Если ты турист — выбор за тобой: шерпы, кислород…»

В: Если говорить о вашей экспедиции — трое из четверых участников поднялись на Эверест без кислорода. Без сомнения, ты доволен результатом…

О: Когда мы начинали проект «Мы — Эквадор» с целью зайти на Эверест — для меня всегда было ясно, что это должно быть восхождение без дополнительного кислорода, потому что это единственный способ to raise восьмитысячник. Если ты считаешь себя спортсменом — ты должен подниматься без кислорода, если ты турист — ты можешь нанять шерп, использовать кислород… Это твой выбор. Из моего опыта, а я поднялся на Эверест с Севера в 1999 и с Юга в 2001: более надежный маршрут, чтобы зайти на Эверест без дополнительного кислорода — это маршрут с Севера. Потому что на южной стороне гребень очень узок, в некоторых местах по нему может идти только один человек. Особенно, на ступени Хиллари — там все вынуждены ждать, пока кто-то спускается, там можно идти только один за одним. Когда ты идешь без кислорода, ты более уязвим, и задержка может стать фатальной. Вспомни , опубликованную в National Geographic, на которой десятки людей стоят в очереди между подножием и вершиной ступени Хиллари — это катастрофа. Поднимаясь без дополнительного кислорода, вы не можете себе позволить ждать 2 часа. Мы выбрали путь с севера, потому что гребень там достаточно широк, и если кто-то хочет обогнать, или идти своим темпом — гребень это позволяет.

«Наличие вертолета может подвигнуть людей без опыта попытаться зайти на Эверест или другой восьмитысячник».

В: Что ты думаешь о перспективах использования спасательных вертолетов в Гималаях?

О: Использование вертолетов в Гималая, как и коммерческие экспедиции, имеет и хорошие и плохие стороны. Когда ты идешь на восхождениях в Альпы и у тебя есть страховка — ты знаешь: в случае любой проблемы достаточно позвонить и вызвать спасательный вертолет. И именно это может привлечь людей без всякого опыта на Эверест и другие восьмитысячники, — уверенность, что в случае экстремальной ситуации прилетит вертолет и спасет — что не было возможно раньше. По-моему, это игра с огнем, потому что восьмитысячники остаются самыми высокими вершинами в мире и требуют соответствующего к себе уважения. К сожалению, все что я наблюдал, при всем моем уважении к людям не имеющим опыта,… у меня сложилось впечатление, что для некоторых подняться на восьмитысячник — все равно что прогуляться в Retiro Park, потому что худшее, что может случиться — закончатся силы, включишь кислород и пойдешь дальше, а если к этому добавить, что вертолет может подняться до 7700, чтобы тебя спасти — и многие думают «ОК, куплю страховку и нет проблем, ведь есть же вертолет который спасет меня.» Я считаю, такое отношение слишком безответственно.

«Мне никогда не приходилось переживать спасработы на восьми тысячах метров.»

В: Как ты оцениваешь попытку спасти Juanjo Garra? Ты ведь с ним встречался на восхождениях…

О: Слава Богу, мне не приходилось участвовать в спасработах на восьми тысячах, это очень тяжело, и данный случай является подтверждением. В сожалению, Juanjo Garra, с которым я и Эдурне Пасабан поднимался на Броуд-пик в 2007, при спуске с Джаулагири повредил лодыжку и не смог передвигаться — и в результате погиб. Это очень ясно показывает, какие опасности подстерегают в горах. Если спортсмен на поле порвет связку — помощь последует незамедлительно, если это случится во время триатлона или марафона — он тоже получит помощь. При высотных восхождениях точно такая же ситуация может стать критической. Спасение выше 7500 остается одной из сложных задач. На таких высотах все становится очень сложным.

Высочайший пик нашей планеты, Эверест, получил своё название в 1865 году весьма случайно: по имени британского начальника геодезической службы сэра Джорджа Эвереста. При этом ни Непал, ни Тибет не были британскими колониями. Гора носит также местное название «Мать богов»: по-тибетски Джомолунгма, по-непальски Сагарматха. По вершине проходит граница Непала и Китая (Тибета). Восхождения можно совершать с обеих сторон.

Мощный гигант со знаменитой скошенной вершиной – Эверест, производит на туристов очень сильное впечатление. В одном ряду с ним находится ещё несколько восьмитысячников: Дхаулагири, Аннапурна, Чо Ойю, Макалу, Канченджанга, Манаслу: они хорошо видны с самолёта, но Эверест выделяется даже среди этих гигантов. Этот пик - одна из самых великих святынь местного населения, как и гора Кайлаш – обитель богов. Но на Кайлаш, в отличие от Эвереста, восхождения запрещены, а высочайшая вершина мира стала коммерческим объектом. По данным на июнь 2017 года, всего на Эверест взошли 4833 альпиниста, некоторые – неоднократно. Погибло 288 человек.

Эверест – морское дно

Гималаи начали формироваться очень недавно – 60 млн лет назад, после столкновения Индийской и Азиатской литосферных плит. Таким образом, самые высокие горы мира сложены осадочными породами и сравнительно недавно были морским дном. На высоте 4000 метров над уровнем моря находят конкреции с аммонитами – ископаемыми морскими раковинами.

Уникальная профессия: гид по восхождениям на вершину мира

Большинство восхождений совершается организованно: альпинисты объединены в группы под руководством своих и местных горных гидов. В Непале существует специальная служба: в начале сезона на сложные участки и ледники доставляются лестницы и верёвки, с их помощью создаётся хрупкая дорога для восходителей. Группы идут в сопровождении носильщиков, поваров, офицеров связи. Главный гид-альпинист называется «клайминг-шерпа»: он следит за безопасностью непосредственно на маршруте. Слово «шерпа» означает и народ, и специальность, а также служит фамилией. Среди местного населения очень многие связаны с туризмом, в том числе с восхождениями. Гид Апа Тенцинг Шерпа был на вершине Эвереста 21 раз.

«Пробки» на 8000

В сезон по классическому маршруту восхождения идут сотни человек. А путь всего один, начиная от базового лагеря на высоте 5300 до самой вершины на 8848. Это лестницы через трещины ледников и верёвочные перила на вертикальных участках. На высоте каждое движение отнимает много сил, и потому происходит в замедленном темпе. Далеко не все туристы хорошо владеют альпинистской техникой, и подъём-спуск занимает у них много времени. Многие банально боятся проходить глубокие трещины по узкому мостику из лестниц. Бывают и срывы: страховка удерживает людей, но их извлечение требует времени. Поэтому возле сложных участков выстраиваются очереди из десятков человек.

Скверной репутацией пользуется Ступень Хиллари – отвесный 13-метровый ледяной участок возле самой вершины. Название он получил в честь первовосходителя, новозеландца Эдмунда Хиллари. После землетрясения 2015 года этот участок оказался разрушен и превратился в нестабильное и ещё более опасное нагромождение камней.

Чистка Эвереста

В Непале только начинает прививаться культура чистоты. В столице Катманду ещё 10 лет назад не было урн, мусор все бросали себе под ноги. Вечером из подворотен выбирались беспризорные с мешками: они собирали мусор и получали за это деньги. До сих пор на горных маршрутах больше всего мусорят именно местные портеры. А на Эвересте за первые несколько лет восхождений скопилось огромное количество отходов: газовых баллонов, верёвок, упаковок от продуктов. Первая чистка Горы была организована в 2000-м году знаменитым гидом Апа Шерпой. Было вынесено порядка 3-х тонн мусора. В 2008 году он организовал "Eco Everest Expedition", которая очистила Эверест уже от 13 тонн. В 2014 году правительство Непала издало закон, по которому восходители должны предъявить свои использованные баллоны и прочий мусор не менее 8 кг на человека.

Стоимость восхождения

Восхождение на Эверест – самое престижное и дорогое из всех. Один только пермит стоит порядка 12 000 $. Плюс снаряжение, тренировки, акклиматизация, сопровождающий персонал. По новым правилам, каждый местный член экспедиции должен быть обеспечен дорогой «экстремальной» страховкой. В общей сложности надо ориентироваться на 50-60 тысяч долларов.

Эверест без кислорода

Количество кислорода на разной высоте сильно отличается. Уже на 5000 метрах в атмосфере содержится в два раза меньше кислорода, чем на уровне моря. Для человека без акклиматизации подняться сюда на вертолёте можно только с условием быстрого спуска, остаться на ночь – смертельно опасно. Высота Эвереста – 8848 метров: это уровень маршрутов дальней авиации. Но есть профессионалы, которые и сюда поднимаются без использования кислородных баллонов. Первыми были Райнхольд Месснер и Питер Хабелер в 1978 году. С тех пор официально бескислородное восхождение совершили 208 человек, в том числе 8 женщин.

Изменение климата и драка на Эвересте

На протяжении последних лет климат Гималаев начал меняться. Выпадает меньше осадков. Ледники стремительно тают, обнажаются провалы и осыпи. На высоте 6000 метров уже практически нет снега, это усложнило восхождения из-за камнепадов.

Не все альпинисты идут в составе групп. Наиболее сильные и профессиональные совершают восхождения в рамках спонсорских программ и не пользуются услугами местных гидов.

27 апреля 2013 года на Эверест шла тройка сильнейших альпинистов: Симоне Моро, Ули Штек и оператор Джонатан Гриффит. Они планировали скоростное восхождение без кислорода. На крутом участке из-под их ног скатилось несколько камней прямо на шерпов, которые прокладывали перила для туристов. Шерпы начали возмущаться. Ситуация не повлекла опасных последствий, восходители вначале пытались отшутиться, но в высотном лагере у их палатки собралось порядка сотни шерпов, которые кричали и угрожали убийством. При этом среди собравшихся шерпов были их друзья.

В какой-то момент ситуация обострилась: в тройку полетели камни, один из них попал в лицо Штеку. Моро увернулся от ножа, который распорол ему рюкзак. Восхождение было сорвано. Ули Штек поклялся, что больше никогда не пойдёт на Эверест.

Это было настоящее святотатство: нападение, совершённое на священной горе.

Налицо была провокация. Трое пострадавших - знаменитости, и происшествие сразу получило всемирную известность. Непал потерял свой статус надёжной страны, и 70 процентов восхождений на Эверест переместились на сторону Китая.

Эверест не простил святотатства

Спустя год, 18 апреля 2014 года, сошла лавина на шерпов, которые прокладывали лестницы к Эвересту через ледопад Кхумбу. Погибло 16 человек, 9 было ранено.

Спустя два года, 25 апреля 2015 года, мир потрясло известие о мощнейшем землетрясении в Гималаях. В историческое время катаклизмов такого масштаба не случалось. Для горной страны это была катастрофа. Сошло множество лавин и камнепадов. Разрушились дороги. Была уничтожена система только что засеянных террасных полей. В городах были разрушены храмы, простоявшие несколько столетий. На Эвересте сошло несколько лавин, только в базовом лагере погибло не менее 19 человек.

Точное количество погибших в результате катастрофы осталось неизвестным, но не менее 10 тысяч человек.

Многие священники – ламы, сочли эту трагедию местью Горы за конфликт, сфабрикованный на её склоне. Апа Шерпа утверждает, что нужно оставить эту вершину в покое хотя бы на несколько лет, иначе человечество ждут новые потрясения.

Сильнейший альпинист мира Ули Штек, несмотря на своё обещание, планировал новое восхождение на высочайшую вершину мира. Он погиб 30 апреля 2017 года во время акклиматизационного выхода на отрог Эвереста гору Нупцзе.